Анни Безант - Исповедь Страница 4

Я слыхала от других, что взаимная любовь моих родителей была чем-то истинно прекрасным, и несомненно, что это отразилось на характере матери во всю её дальнейшую жизнь. Отец был человеком в высшей степени интеллигентным и блестяще образованным; математик и вместе с тем знаток классических языков, он владел в совершенстве французским, немецким, итальянским, испанским и португальским, знал немного древне-еврейский и древне-ирландский, и увлекался изучением древних и новых литератур. Он больше всего любил сидеть с женой, читая ей вслух в то время как она работала, то переводя какого-нибудь иностранного поэта, то мелодично передавая звучные строфы «Queen Mab». Много занимаясь философией, он проникся глубоким скептицизмом; мне рассказывал один очень религиозный родственник, что матери моей приходилось часто выходить из комнаты, чтобы не слушать его легкомысленных насмешек над догматами христианской церкви.

Его мать и сестра были строгими католичками и когда он умирал ввели священника в его комнату; последнему однако пришлось сейчас же удалиться, в виду гнева умирающего и настойчивости жены, решившей не допускать к мужу вестника ненавистной ему религии, чтобы не омрачать его последних минут.

Очень начитанный в области философских знаний, отец мой был выше ортодоксальной религии своего времени; а его жена, безграничная любовь которой исключала всякую критику, старалась согласовать свою религиозность с его скептицизмом, говоря, что «женщина должна быть набожной», а мужчина имеет право все читать и думать что угодно, лишь бы он оставался при этом честным и порядочным человеком. Но результатом его свободных взглядов на религию было постепенное изменение её верований и некоторые уступки рационализму. В позднейшие годы она с удовольствием читала произведения таких людей, как Джоуэт, Колензо, Стэнли. Последний из них казался ей идеалом джентльменства в христианстве, мягкости, широты взглядов и красивого благочестия. Нагота обычного евангелического богослужения оскорбляла её вкус так же, как бездоказательность евангелических принципов возмущала её рассудок. Она любила сознавать свое христианство в возвышающей и художественной обстановке, принимать участие в богослужении среди торжественной музыки и в художественно построенных храмах.

Вестминстерское аббатство было её любимой церковью, благодаря царящему в нем полумраку и торжественности; резные кресла, в которых размещается хор и откуда раздается мерное пение, красота разноцветных окон, выступающих арок, сплоченных в отдельные группы колонн, богатая гармония органных звуков, прах великих людей прошлого вокруг, память о прошлом, составляющая как бы часть самого строения – все это придавало в её глазах особую величавость религии, возвышало её душу.

Мне, относившейся к религии более страстно, такая элегантная и утонченная набожность казалась опасной для истинной веры; ее же неприятно поражала горячность моей веры и проявления её в жизни; ей это казалось крайностью, несоответствующей изящному равновесию, которым должна обладать благородная женщина. Она была человеком старых понятий, я же по природе принадлежала к фанатическим натурам. Я часто думаю, возвращаясь в мыслях к прошлому, что у неё нередко просилась наружу не высказываемая никогда фраза, которая вырвалась наконец пред самой смертью: «дорогая моя», сказала она, «ты не огорчала меня никогда ничем кроме твоих собственных страданий; ты всегда была слишком полна мыслью о религии». И после того, она прошептала как бы про себя: «Да, в этом несчастье Анни; она слишком религиозна». Мне кажется, что голос умирающей матери сказал истину, и умирающие глаза обнаружили глубокую проницательность. Хотя в тот момент, когда я стояла на коленях пред её кроватью, я была еретичкой, от которой отшатнулось общество. Сердце мое полно было веры, сказавшейся в страстности моего отрицания религии и революционном протесте против догматов, унижающих разум и не удовлетворяющих душу. Я ушла одна в мрак не потому, что религия была мне недоступна, а потому, что она была недостаточна для меня; она была слишком ничтожна, банальна, слишком малого требовала для себя, слишком много сообразовалась с земными интересами, была слишком расчетлива в своих компромиссах с общественными условиями. Римско-католическая церковь, если бы она овладела мною, как это чуть-чуть не случилось, поручила бы мне какую-нибудь опасную и требующую жертв миссию и сделала бы из меня мученицу; церковь, установленная законом, превратила меня в неверующую и в врага религии.

Ребенком я была склонна к мистицизму и мое воображение было сильно развито в религиозном направлении; я даже обладала в некоторой степени способностью видеть видения и необыкновенные сны. Эта способность присуща всем кельтическим расам и делает их «суеверными» в глазах более нормальных народов. Так, в день похорон моего отца, мать моя сидела с широко открытыми, глядящими в одну точку глазами и с напряженным бледным лицом – этот образ до сих пор не изгладился из моей памяти, до того сильно он подействовал на детское воображение – она мысленно следила за погребальным шествием шаг-за-шагом, и вдруг с громким криком «теперь все кончено» упала без чувств. Она потом рассказывала, что следовала за гробом, присутствовала при панихиде и проводила гроб до могилы. Достоверен, во всяком случае, следующий факт: несколько недель спустя, она отправилась на кладбище в Кенсэль-Грине, где похоронен был её муж, и ее сопровождал один родственник; он не смог найти могилы, и в то время как другой кто-то пошел справиться у сторожа, мать моя сказала: «Если вы только можете привести меня к часовне, где происходила первая часть службы, я найду сама могилу». Эта мысль показалась, конечно, нелепой её провожатому, но он не хотел спорить с удрученной своим горем вдовой и привел ее в часовню. Она оглянулась вокруг себя, вышла из дверей часовни и пошла по дороге, по которой несли гроб, и дошла таким образом до самой могилы, где ее застал её знакомый, пришедший указать место. Могила была на некотором расстоянии от часовни и не находилась на одной из главных аллей; она была обозначена только небольшим деревянным шестом с номером на нем, но на расстоянии это не могло облегчить поисков, потому что все могилы обозначены одинаково и шестов не видно издали. Как она отыскала могилу, осталось неразгаданной тайной в семье, потому что, конечно, никто не поверил её чистосердечному рассказу о том, что она присутствовала на похоронах. Для моих теперешних знаний это объясняется очень просто, я теперь знаю, что сознание может покидать тело, принимать участие в событиях, происходящих на расстоянии, и при возвращении передавать физическому сознанию свои впечатления. То обстоятельство, что она просила провести ее в часовню, имеет большое значение, доказывая что в ней пробуждалось воспоминание о том, что она прежде уже шла с этого места к могиле; она могла найти могилу только в том случае, если выйдет из того же места, из которого выходила раньше. Другое проявление этой превышающей физические законы способности было несколько месяцев спустя, когда мой маленький братишка, тосковавший и плакавший до изнеможения «о папе», заснул у неё на руках. На следующее утро она сказала своей сестре: ««Альфа» скоро умрет». У ребенка не было никакой определенной болезни, но он заметно таял и ее старались утешить надеждой на то, что с наступлением весны к нему вернется утраченное за зиму здоровье. «Нет», отвечала она. «Ребенок спал около меня в прошлую ночь, и я видела Вильяма (т. е. её мужа), который сказал мне, что хочет иметь Альфа около себя, но что двое других могут остаться со мной». Напрасно ее уверяли, что это ей приснилось, что совершенно естественно видеть ей во сне мужа, о котором она постоянно думает, и что её тревога о ребенке объясняет содержание сна. Ничто не могло разубедить ее в том, что она видела мужа, и что сказанное им должно исполниться. Она поэтому не была поражена когда в ближайшем марте в колыбельке ребенка лежала безжизненная восковая фигурка.

Мне с братом позволили взглянуть на умершего ребенка прежде чем его положили в гроб; я вижу его до сих пор, бледного и прекрасного, с черным пятном посредине белого воскового лба, и я помню мертвенный холод охвативший меня, когда я поцеловала маленького брата. Я в первый раз коснулась смерти. Черное пятно произвело на меня странное впечатление, и только много времени спустя я узнала отчего оно произошло. Мне рассказали, что как только ребенок умер, мать страстно поцеловала его в лоб. Какая страшная мысль, что прощальный поцелуй матери отпечатлелся первым признаком разложения на лице ребенка!

Я упоминаю об этих детских впечатлениях не потому что считаю их замечательными или необыкновенными; они только показывают, что восприимчивость к впечатлениям нефизического свойства, была одной из характерных черт моего детства, и существовала также в других членах моей семьи. Мы получаем в наследство от родителей свою физическую природу, а восприимчивость к психическим ощущениям составляет одно из свойств физической природы; в нашей семье, как почти во всех ирландских семьях, все верили в «духов»; мать моя рассказывала мне, как она слышала жалобный плач домашней феи пред смертью кого-то из членов семьи. Для меня в детстве всякие эльфы и феи были реальными существами и мои куклы казались мне такими же детьми, как я сама. Марионетки были для меня живыми созданиями и трагедии, которые они разыгрывали, стоили мне много слез; до сих пор помню, как я раз убежала при виде приближающегося кукольного театра, и зарылась в подушки у себя в комнате, чтобы не слышать как будут бить угнетенного ребенка в представляемой драме и как он будет плакать. Все предметы, окружающие меня, казались мне живыми, я целовала цветы с тем же чувством, как ласкала котят, и чудесно проводила время, переживая всевозможные выдуманные сказки среди моих игрушек, только считавшихся неодушевленными. Но в этой жизни среди созданий фантазии сказалась серьезная сторона, когда в нее вмешался элемент религии.