Александр Галкин - Достоевский Ф.М.: 100 и 1 цитата Страница 4

Мрачный и величественный Михайловский замок, воздвигнутый по проекту знаменитого русского зодчего В. И. Баженова итальянским архитектором Бренной, — одно из сильнейших художественных впечатлений Достоевского тех лет.

Здесь воспитанникам показывали, где была тронная зала императора Павла I, его спальня, столовая, кухня, проводили по лестнице и коридору, выходившему к каналу, где когда-то стояла лодка; в одной из овальных комнат Достоевский видел крюк, на котором висел голубь, под каким секта хлыстов совершала свои «радения». По коридорам совсем недавно бродил, как призрак прошлого, девяностолетний кастелян замка Иван Семенович Брызгалов в старинном мундире, высоких ботфортах, в шляпе павловских времен и с длинной тростью.

По этим гулким темным коридорам, где теперь на занятия шагал кондуктор Федор Достоевский, без малого три десятка лет назад бежали гвардейцы Преображенского полка, нарочито громко стуча сапогами, распаляя в себе отчаянную решимость убить царя Павла I.

Быть может, в душе юного Достоевского уже в то время еще неясно замерцала идея будущего романа «Братья Карамазовы» — его последнего великого романа. По крайней мере, тема предательства, тема отцеубийства, когда царь Александр I безмолвно одобрил убийство отца и стал участником дворцового переворота, наверняка не раз приходила в голову будущему писателю.

Немало выдающихся людей окончили Главное инженерное училище. Среди них физиолог Илья Сеченов, организатор Севастопольской обороны Эдуард Тотлебен, покоритель Хивы и Самарканда Константин Кауфман. В 20-е гг. XIX в. в Инженерном училище среди лучших воспитанников значились ученик офицерского класса Дмитрий Брянчанинов и его ближайший друг поручик Чихачев. Неожиданно для всех они подали в отставку и ушли послушниками в монастырь. Позднее Дмитрий Брянчанинов получил в постриге имя Игнатия и стал знаменитым русским святителем.

Возможно, историю Брянчанинова и Чихачева, ходившую в качестве легенды в стенах Инженерного училища, Достоевский использовал при создании образа старца Зосимы в романе «Братья Карамазовы». Ведь Зосима в миру тоже был офицером.

По воспоминаниям дежурного офицера А. М. Савельева, Достоевский «и в юности был по виду таким же стариком, каким был в зрелые годы»********. В училище его прозвали монахом Фотием за невозмутимый и спокойный: нрав, молчаливость и глубокую религиозность: он усердно исполнял обязанности православного христианина, в руках у него часто можно было видеть Евангелие и молитвенник, после урока Закона Божьего Достоевский обычно долго беседовал о вере со священником, отцом Полуэктовым. Когда Федора Михайловича пытались вызвать на откровенность, он часто отвечал словами Монтескье: «Никогда не говорите правды в ущерб вашей добродетели». Он был враг заискивания перед высшим начальством и с презрением смотрел на льстецов, извлекавших из своей лести всяческие выгоды. Такой человек, с непреклонной волей и твердыми жизненными принципами, разумеется, не мог не заслужить уважение товарищей, поневоле чувствовавших умственное и нравственное превосходство Достоевского********.

«Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?»

«Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить»

[повесть «Записки из подполья». Слова «подпольного человека», иначе называемого «парадоксалистом» (5, 174)].

Эта крылатая фраза «подпольного человека» из повести «Записки из подполья» родилась в сознании будущего писателя значительно раньше, еще в пору его жизни в Главном инженерном училище, когда Достоевский, проходивший полевые учения, находился в крайне стесненных обстоятельствах и вынужден был просить денег у отца на самое необходимое. В письме к отцу М. А. Достоевскому от 10 мая 1839 г. Достоевский писал: «Будь я на воле, на свободе, отдан самому себе, я бы не требовал от Вас копейки; я обжился бы с железною нуждою. Стыдно было бы тогда мне и заикнуться о помощи <…> иметь чай, сахар <…> необходимо не из одного приличия, а из нужды. Когда вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке или в такую погоду придя с ученья усталый, озябший, без чаю можно заболеть; что со мной случилось прошлого года на походе. Но все-таки я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю…» [28 (I), 60].

«Посылают же таких дураков!»

(из устного рассказа Ф. М. Достоевского жене А. Г. Достоевской)

С Достоевским во время его пребывания в Главном инженерном училище случился неприятный анекдот, о котором он много позже рассказывал своей второй жене Анне Григорьевне Достоевской, записавшей его рассказ. Достоевского отправили в ординарцы к брату императора Николая I великому князю Михаилу Павловичу, под патронатом которого находилось Главное инженерное училище. Достоевский оробел и, рапортуя, вместо того чтобы сказать: «К вашему императорскому высочеству», сказал: «К вашему превосходительству», обратившись к великому князю, точно к обыкновенному генералу. «Посылают же таких дураков!» — до глубины души возмутился великий князь и распек как неудавшегося ординарца, так и его начальство.

«Какой дурак это чертил?»

(из устного рассказа Ф. М. Достоевского доктору С. Д. Яновскому)

В конце июня 1843 г. Достоевский завершает сдачу выпускных экзаменов и выпускается из Главного инженерного училища в чине подпоручика, а 23 августа он зачислен «при Санкт-Петербургской инженерной команде, с употреблением при чертежной инженерного департамента». Ежедневно с девяти до двух он ходит на службу в Главное инженерное управление, расположенное в Инженерном замке. Он крайне нуждается, живет в состоянии полного безденежья, даже занимает деньги у отставного унтер-офицера.

Служба в Инженерном управлении, как видно, не пришлась по душе Достоевскому. Его знакомый А. Е. Ризенкампф вспоминал, что Достоевский обычно всю ночь проводил за чтением, а чаще — за писанием рассказов. Утром он был не в духе, раздражался по пустякам, ссорился с денщиком и, проклиная свою службу, отправлялся в Инженерное управление, при этом постоянно жаловался на не благоволивших к нему старших инженерных офицеров и, хотя в записке командира Санкт-Петербургской инженерной команды инженер-подполковника Дурона за 1843 г. замечаний по службе у полевого инженер-поручика Достоевского не отмечено, будущий писатель, по словам Ризенкампфа, только и мечтал о скорейшем выходе в отставку.

И действительно, 21 августа 1844 г. Достоевский подает прошение об отставке «по домашним обстоятельствам». Сам Достоевский позднее объяснял причину своей отставки следующим анекдотическим рассказом, который записал лечивший писателя доктор С. Д. Яновский: «… кончая курс учения в Инженерном училище, я должен был представить практическую работу на заданную тему. Работу эту я кончил, и она, быв рассмотрена и одобрена в Совете, поступила на окончательную апробацию императора Николая Павловича. Государь, как только взглянул на мой чертеж, тотчас увидел, что в изображенной мною крепости нет ни одних ворот! Эта моя ошибка, прошедшая не замеченною включительно до глаза директора, сразу была замечена царем, и он написал на моем чертеже: “Какой дурак это чертил?” Мне надпись эта была предъявлена в подлиннике; я видел ее покрытою клеем и тот же час порешил: оставить то ведомство, в котором кличка эта сама собою, разумеется, осталась бы за мною на всю жизнь»********.

Глава 3

Блистательный литературный дебют

«Титулярные советники и в то же время как будто какие-то фантастические титулярные советники…»

[фельетон «Петербургские сновидения в стихах и прозе» (19, 71)].

Достоевский в фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и прозе», спустя 16 лет после написания романа «Бедные люди», рассказывает о том, как одновременно с замыслом первого романа он почувствовал в себе рождение писателя, художественным методом которого станет, по его собственному определению, «фантастический реализм»: «Помню раз, в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой. Был я тогда еще очень молод. Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки, в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. <…>

Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как бы облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленно; как будто прозрел во что-то новое, совершенно новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что в эти минуты началось мое существование. <…>