Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь Страница 4

Гарри ходил к ней в студию Швегерле, ему нравилось то, что она лепила. Дома по вечерам он делал зарисовки с нее. Она стояла, лежала и сидела совершенно нагая. Страшно уставала, мерзла, ей надоедало, но она терпела, ибо рисунки были удивительно хороши и с совершенным портретным сходством.

Вообще-то Гарри приехал в Мюнхен главным образом, чтобы писать ее. Задумана была «Рыжеволосая Венера». Она должна была лежать обнаженной на кушетке, покрытой ослепительно белой, слегка подкрахмаленной простыней. «Как на блюдце», — говорил Гарри. Темносерый тяжелый шелк густыми складками висел позади кушетки. Множество подушек, обтянутых золотой парчой. Волосы, чуть сплетенные, перекинуты на плечо. В одной руке — деревянное, с позолотой венецианское зеркало, в другой — огромная пуховка розовой пудры.

В Москве подруга Сонечка раз десять укоризненно спрашивала:

Лиля, неужели тебя писали голой?!

Она отстала, только когда та ответила:

Конечно. А тебя что, в шубе?

Учеба ее осталась незаконченной, ибо ей срочно пришлось уехать в Москву, где смертельно заболел отец. Судьба картины неизвестна.

И пока Лиля томно смотрелась в позолоченное венецианское зеркало, позируя Гарри, Маяковский в Москве выдержал экзамены в Училище живописи, ваяния и зодчества (ВХУТЕМАС), что на Мясницкой. «Удивило — подражателей лелеют, самостоятельных — гонят», — отметил он. Там в курилке он познакомился с Давидом Бурлю — ком, за которым уже шла слава «отца русского футуризма», и подружился с ним на всю жизнь.

«Маяковский тех далеких лет был очень живописен, — вспоминал Давид Давидович. — Он был одет в бархатную черную куртку с откладным воротником, шея была понизана черным фуляровым галстуком; косматился помятый бант; карманы были всегда оттопырены от коробок с папиросами.

Он испытывал огромную жажду ласки, любви, нормального человеческого сочувствия и общения. Бесконечно одинокий, страдающий, несчастный — таким он был рядом со мной. Он сильно страдал без женской любви».

«Божественный юноша, явившийся неизвестно откуда», — сказала, узнав его, Ахматова.

Вернувшись из Мюнхена, Лиля с кавалером пошла в Художественный Общедоступный. Узнав об этом, Брик прибежал туда, чтобы ее увидеть. На следующий день они встретились в кафе, и он сделал ей предложение, сказав: «Лиличка, не отказывай мне, ведь ты — моя весна». Это была фраза из «Вишневого сада», очевидно, она была у него на слуху — он очень любил Чехова. Лиля ответила: «Давай попробуем». Логики в его поведении она не искала.

«Мы с Осей много философствовали и окончательно поверили, что созданы друг для друга, когда разговорились о сверхъестественном. Мы оба много думали на эту тему, и я пришла к выводам, о которых рассказала Осе. Выслушав меня, он в совершенном волнении подошел к письменному столу, вынул из ящика исписанную тетрадь и стал читать вслух почти слово в слово то, что я ему только что рассказала. Наши мысли поразительно совпали», — вспоминала она.

17 декабря 1911 года Осип Максимович писал родителям: «Я стал женихом. Моя невеста, как вы уже докалываетесь, Лиля Каган. Я ее люблю безумно; всегда любил. А она меня любит так, как, кажется, еще никогда ни одна женщина на свете не любила. Вы не можете себе вообразить, дорогие папа и мама, в каком удивительном счастливом состоянии я сейчас нахожусь.

Умоляю вас только, отнеситесь к этому чувству так, как я об этом мечтаю. Я знаю, вы меня любите и желаете мне самого великого счастья. Так знайте — это счастье для меня наступило».

Из письма 22 декабря 11-го года:

«…Тебе, мамуся, прекрасно известно, что у нас с Лилей всегда было сильное влечение друг к другу, которое шло все «crescendo» в продолжение всего нашего шестилетнего знакомства. Тебе, кроме того, также известно, что два года тому назад я сделал предложение Лиле, которое не было принято, так как Лиля прекрасно поняла, что с моей стороны чувство было недостаточно серьезно. Теперь все разрешилось как нельзя лучше, я полюбил Лилю вполне серьезно и глубоко, уже не как мальчишка, а как взрослый человек, и сделал ей предложение в здравом уме и твердой памяти. О взаимной нашей любви говорить не приходится; это настолько ясно, что никаких сомнений быть не может. А не правда ли, это самое главное? Но если мы даже отвлечемся от этого и взглянем на наш брак с чисто внешней стороны, то и тут ничего более чудесного и подходящего и придумать нельзя.

Лиля, моя невеста, молода, красива, образованна, из хорошей семьи, еврейка, меня страшно любит — чего же еще? Ее прошлое? Но что было в прошлом — детские увлечения, игра пылкого темперамента. Но у какой современной барышни этого не было?

Лиля — самая замечательная девушка, которую я когда-либо встречал, и это говорю не только я, но все, кто ее знают. Не говоря уже о внешней красоте и интересности, такого богатства души, глубины и силы чувства я не видывал ни у кого».

Родители его были против этого брака, зная о необычном характере невесты и ее своенравии, но сдались на уговоры сына. Обычная история.

26 марта 1912 года отпраздновали свадьбу в семейном кругу, поскольку Лиля и слышать не хотела о венчании в Таганроге. В угоду родным был приглашен знакомый равнин, который дома и произвел церемонию. Лиля надела, конечно, сильно декольтированное белое платье, но мама нее же успела в последний момент прикрыть ее шалью. Был торжественный домашний обед со всеми родственниками — тети, дяди, маленькая Эльза, а кухарка много пе г потом сокрушалась, что забыла подать хрен к мясу.

Маяковский в это время продолжал учиться во ВХУТЕМАСе, дружил с Давидом и Марусей Бурлюками и их родными. Это было добрейшее семейство. Молодежь часто собиралась у Бурлюков на Бронной, читали свои сочинения, спорили, пили чай с баранками. Велимир Хлебников там дневал и ночевал. Давид Бурлюк и Маяковский много рассуждали об искусстве, и Бурлюк просвещал юношу. Они увлеченно разговаривали, гуляли по бульварам, возвращаясь из ВХУТЕМАСа домой к Бурлюкам.

Меня

Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых.

И однажды Маяковский прочел стихи «одного своего знакомого». Бурлюк раскусил обман, остановился, пораженный, и понял, что перед ним гениальный поэт — так его с тех пор и представлял знакомым.

И пока Лилина кухарка бесконечно сокрушалась, что забыла подать хрен к мясу, Давид Бурлюк не забывал давать поэту 50 копеек в день, чтобы тот мог писать стихи, не голодая!

Пройдет много лет, Маяковского давно уже не будет на свете, и в 1956 году по инициативе Лили Юрьевны Союз писателей пригласит из США в Москву Давида и Марусю Бурлюков. Она хотела повидать их, обласкать, принять и отблагодарить за то, что они не оставили нищего поэта в беде. «Никакими золотыми рублями никогда не отплатить Давиду те полтинники, которые он тогда давал голодному Володе», — заметила она.