Павел Басинский - Страсти по Максиму (Документальный роман о Горьком) Страница 4

Дело врачей

Крючков: «Если бы не лечили, а оставили в покое, может быть, и выздоровел бы».

Доктора виноваты?

Известно, что Сталин не любил врачей. Если Ленин не признавал врачей-«большевиков», предпочитая швейцарских профессоров4, то Сталин вообще их не любил как факт. Bo-первых, он решительно не доверял врачам, поскольку опасался быть залеченным до смерти. От простуды спасался народным средством: ложился под бурку и потел. Во-вторых, медики (самая неприятная сторона профессии) каждому человеку с возрастом сообщают о его здоровье все менее и менее утешительные вещи. Вот за это Сталин особенно их ненавидел.

Почему из докторов, которые лечили Горького, пострадали Л.Г.Левин, Д.Д.Плетнев и А.И.Виноградов, умерший в тюрьме еще до суда (не путать с В.Н.Виноградовым, который в 1938 году входил в состав экспертной комиссии, помогавшей расправе с его коллегами, а затем стал личным врачом Сталина)? Почему не осудили видного терапевта, заслуженного деятеля науки, профессора Георгия Федоровича Ланга, «под непрерывным и тщательным врачебным наблюдением» которого пребывал якобы умерщвленный докторами писатель? Имя Г.Ф.Ланга, как и затем расстрелянного Л.Г.Левина, стоит в газете «Правда» от 6 июня 1936 года под первым сообщением о болезни Горького. Но если профессор Ланг «непрерывно и тщательно», как утверждает газета «Правда», наблюдал за состоянием Горького, то фактически он наблюдал за тем, как Л.Г.Левин безжалостно «убивал» писателя «неправильным лечением», в чем Левин признался на суде. Почему он молчал все время?

Ланг дожил до 1948 года, основал свою научную школу, в 1945-м стал академиком, написал несколько трудов по кардиологии и гематологии и в 1951 году был посмертно удостоен Государственной премии. Конечно, это не в осуждение говорится действительно крупному научному работнику.

Почему не арестовали А.Д.Сперанского, ученого-патофизиолога из Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ)? Ему Горький особенно доверял, он обладал среди врачей, лечивших писателя, некоторым приоритетом. Однажды, вспоминает П.П.Крючков, вспыльчивый Сперанский чуть не избил Левина за то, что тот сообщил Крючкову о новокаиновой блокаде (входивший тогда в моду метод лечения воспалительных процессов), которую Сперанский тайно собирался сделать Горькому, и даже выписал для этого специальные шприцы.

На суде новокаиновая блокада фигурировала как чудодейственное средство от пневмонии, которое «злоумышленники» – Левин, Плетнев и Виноградов – не позволили применить к больному сыну Горького Максиму, тем самым, по приказу Ягоды, будто бы ускорив его смерть.

Даже у человека, не имеющего медицинских знаний, но просто внимательного к фактам, могут возникнуть вопросы. Ведь речь идет о том самом Сперанском, который 20 июня 1936 года, через два дня после кончины Горького, напечатал в «Правде» историю его болезни, где писал, что «двенадцать ночей ему пришлось быть при Горьком неотлучно (курсив мой. – П.Б.)». Значит, он неотлучно наблюдал за тем, как его пациента безжалостно «убивают» Левин и Плетнев? В том числе вводя больному чрезмерные дозы камфары.

Процитируем протокол судебного заседания.

«Вышинский. Уточните дозировку тех средств, которые применялись в отношении Алексея Максимовича Горького.

Левин. В отношении Алексея Максимовича установка была такая: применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получил до 40 шприцев камфары».

Сперанский дожил до 1961 года, в 1939-м стал академиком, в 1943-м – лауреатом Государственной премии.

Сегодня объективно доказана невиновность врачей, лечивших Горького. Об этом пишет академик Е.И.Чазов, исследовавший историю болезни писателя, медицинские записи и заключение вскрытия. «В принципе, – пишет он, – можно было бы не возвращаться к вопросу о точности диагностики заболевания А.М.Горького, учитывая, что даже при современных методах лечения, не говоря уже о возможностях 1936 года, та патология, которая описана даже в коротком заключении, как правило, приводит к летальному исходу».

Не будем забывать и о том, что Горький был трудным пациентом. Каждый его приезд в Москву из Крыма в последние годы сопровождался пневмонией. При этом он до конца жизни выкуривал по несколько десятков папирос в сутки.

Просто у Сталина был зуб на Левина и Плетнева. И первый и второй отказались подписать ложное заключение о смерти жены Сталина Надежды Аллилуевой от аппендицита (на самом деле застрелилась).

Левин лечил родственников Сталина, маячил перед его глазами и одним этим раздражал. Плетнев был строптивым человеком и вдобавок личным врагом ректора МГУ А.Я.Вышинского, обвинителя на процессе 1938 года. Вот одни из причин для их ареста.

Но зачем врачи так спешили со вскрытием? Боялись! Торопились убедиться в верности диагноза, лечения.

Тем не менее загадочная фраза Крючкова («Если бы не лечили… может быть, и выздоровел бы»), а также та поспешность, с которой делали вскрытие врачи, наводит на нехитрую мысль. Да, в самом деле – не залечили ли Горького? Не по приказу Ягоды и не по желанию Сталина. Из-за чрезмерного энтузиазма. Из-за той чудовищной нервозности, которая творилась в Горках-10 в последние дни жизни писателя. Из-за неизбежного столкновения врачебных амбиций (17 врачей, и все лучшие, все «светила»). Из-за понятного страха ошибиться или «недолечить» государственно важного пациента, за которого голову снимут.

О страхе советских врачей перед властью пишет в своем «Московском дневнике» Ромен Роллан, летом 1935 года посетивший СССР и гостивший у Горького. В Москве и подмосковных Горках занедужившего Роллана наблюдали доктора Левин и Плетнев, лечившие Горького. «До какой степени осторожными вынуждены быть советские врачи, я начинаю понимать, когда доктор Плетнев говорит мне: "К счастью, сегодняшние газеты пишут о вашем переутомлении. Это позволяет мне высказаться в том же смысле"».

Ну и все доктора прекрасно понимали…

Сталин не любил врачей.

«Надумали болеть!»

Вспоминает Пешкова:

«Приехали Сталин, Молотов, Ворошилов. Когда они вошли, А.М. уже настолько пришел в себя, что сразу же заговорил о литературе. Говорил о новой французской литературе, о литературе народностей. Начал хвалить наших женщин-писательниц, упомянул Анну Караваеву – и сколько их, сколько еще таких у нас появится, и всех надо поддержать…»