Крис Огден - Маргарет Тэтчер. Женщина у власти Страница 4

Экономическая мощь Британии была под стать ее политическому могуществу. К началу нашего века Англия контролировала пятую часть всей мировой торговли, которая велась на основе фунта стерлингов; три четверти мировых капиталовложений осуществлялись через Сити, финансовый район Лондона.

Британия (тогда действительно Великобритания!) казалась всесильной, ее могущество — незыблемым, но ее господствующее положение делало ее и объектом козней завистливых соперников. На море германский кайзер Вильгельм стремился подорвать превосходство ее военно-морских сил. В Северной Африке Франция подкапывалась под английское колониальное могущество. На юге Африки британцы сражались с бурами, потомками немецких и голландских колонистов. Россия угрожала британским рубежам в Персии и Афганистане. По ту сторону Атлантики была в полном разгаре промышленная революция в Соединенных Штатах, которая началась позже, чем в Англии, но дала мощный подъем американской экономике. Железнодорожный бум резко увеличил темпы роста в угольной промышленности и черной металлургии Соединенных Штатов. Одновременно разработка методов массового производства, таких, как конвейер Генри Форда, стремительно наращивала промышленную мощь Америки. Изобретение беспроволочного телеграфа и телефона привело к расширению рынков и усилило давление на Англию со стороны конкурентов.

На протяжении многих лет спорили о том, не приведут ли перенапряжение в экономике и действия рыночных сил сами по себе к развалу империи. Некоторые экономисты доказывали, что огромные капиталовложения Англии за границей (к 1914 году 43 процента всех заграничных инвестиций в мире были английскими) оборачивались нехваткой капитала в метрополии, меньшими внутренними капиталовложениями, недостаточно высокой эффективностью экономики. Другие, напротив, полагали, что в условиях нарастающей диверсификации Англия вполне сумеет приспособиться и удержать свое господствующее положение, если только сохранится мир.

Однако выстрел, прозвучавший на Балканах в 1914 году, изменил все, и в особенности мировую экономику, а следовательно, и былое влияние на нее Англии. Четыре года спустя, когда кончилась первая мировая война, Англия была совершенно разорена. Империя потеряла три миллиона своих подданных, среди них 962 661 гражданина одной только Англии. Два миллиона человек были ранены, причем некоторые так тяжело, что до конца своих дней оставались на попечении государства {2}. Островное королевство потеряло более 15 процентов своих ресурсов. Оно задолжало 11 миллиардов долларов европейским союзникам и 5 миллиардов — Соединенным Штатам, которые из войны вышли ведущей экономической державой. Вместе с «прекрасной эпохой» ушел в прошлое и старый международный экономический порядок.

Впрочем, Англия все-таки кое-что выиграла. Франция перенесла оккупацию, и жертвы ее были вдвое больше. Германия была опустошена и разоружена, ее военно-морской флот пущен ко дну. Австро-Венгерская империя распалась на мелкие государства. Российская империя потеряла большие территории на западе, позже пережила революцию и гражданскую войну. Соединенные Штаты — вот кто вышел из войны подлинным победителем. Соединенные Штаты, вступив в войну позже, в 1917 году потеряли 116000 убитыми, не понеся никакого материального ущерба. В 1913 году США были государством-должником с задолженностью порядка 4 миллиардов долларов; к 1919 году они стали крупным кредитором с положительным сальдо почти такой же величины. Япония за годы войны тоже значительно укрепила свои позиции в Азии, сильно подорвав экономическое господство Англии. Пока Англия воевала, Япония спешила наводнить своими товарами Китай, Ост-Индию и Индию — традиционные рынки сбыта Британской империи. По мере того как повышался спрос на новые виды топлива, газ и нефть, падал спрос на английский уголь. Превосходство Англии в области торгового судоходства тоже оказалось подорванным: война создала избыток судов. В этой прибыльной сфере с высокой степенью конкуренции Англия тоже утрачивала свое лидирующее положение.

Возвратить утраченное было трудно. За годы войны Англия лишилась заграничных капиталовложений. Ей предстояло выплачивать военные долги, казна была пуста, традиционного активного сальдо торгового баланса больше не было. Англии следовало бы потуже затянуть пояс. Но слишком приверженная ностальгии, слишком легкомысленно надеявшаяся на восстановление довоенного положения, Англия не пошла на самоограничение. Она мечтала о возврате старого доброго времени, когда Лондон был признанным главным банкиром мира. В начале 20-х годов, когда в Европу потекли миллиарды американских инвестиций, Англия без всякого на то основания вновь обрела уверенность в себе. В 1925 году, том самом году, когда родилась Маргарет Тэтчер, новый министр финансов Уинстон Черчилль снова ввел в стране золотой стандарт, в соответствии с которым фунт стерлингов оценивался в 4,85 доллара. У Черчилля имелись некоторые сомнения в оправданности этого шага, но впоследствии он говорил, что, не предприми его, мир ввел бы золотой стандарт на основе долларового, а не стерлингового курса. Решение было принято скорее по эмоциональным, чем по рациональным соображениям. Фунт был оценен слишком высоко, особенно по сравнению с долларом и французским франком, которые имели более прочное золотое обеспечение. Англия пыталась руководить миром так, как она делала это до войны, но теперь — без надежных резервов.

Это решение наглядно иллюстрировало одну серьезную проблему. В период между мировыми войнами Англия нуждалась в твердом, решительном руководстве. Вместо этого восторжествовала ностальгия по прошлому. Маятник общественного поведения, откачнувшись в ужасе от жестокости войны, вернулся в положение мягкой покорности. После кошмара военных лет государственная жизнь Англии 20-х и 30-х годов отличалась благонравием и упорядоченностью. Процветал романтический идеализм. Энергия и неистовое рвение — качества, которые некогда символизировали фигуры Нельсона и Веллингтона и которые Маргарет Тэтчер попытается вновь привить нации полвека спустя, — не поощрялись. «Долг и благородство превыше честолюбия и карьеризма», — поясняло учебное руководство министерства по делам колоний, выпущенное в тот период {3}. Вкус и воспитание значили больше, чем способность выдерживать конкуренцию. К несчастью для Англии, остальной цивилизованный мир думал иначе. Соперники заметили мягкотелость Англии и повели себя соответствующим образом. «Проявляя такие качества, как мягкость, доверчивость, альтруизм и строгое соблюдение нравственных норм поведения в сфере человеческой деятельности, где все еще царили вероломство, цинизм, беспринципность, обман и сила, поставленные на службу национальной корысти, англичане двадцатого века оказались обезоруженными и ослепленными своими же собственными достоинствами», — писал Коррелли Барнетт в «Крушении британского могущества» {4}.