Дмитрий Смирнов - Записки чекиста Страница 4

Её слова прозвучали упрёком и задели моё самолюбие.

— Постарше? А если в ЧК и молодые работники нужны?

Мать вздохнула, опустила глаза:

— В комсомоле пропадал с утра до ночи. Теперь и вовсе дорогу домой забудешь…

Она не решалась что-то мне сказать. Решился отец:

— О себе ты подумал, вижу. А о семье, о нас? Ведь если…

Он не закончил фразу, умолк, словно сам устыдился недосказанного. А мне и без его пояснений стало понятно, что больше всего тревожит родителей. Деникинцы продолжают наступать. Линия фронта продвигается ближе и ближе к Липецкому уезду. Ворвутся белые в город, и ни коммунистов, ни комсомольцев, ни советских работников с их семьями не пощадят…

За столом наступила долгая, гнетущая тишина. Мы молчали и думали об одном и том же. У меня перед глазами одно за другим проносились лица ребят, с которыми вместе рос, учился, искал работу, мечтал о будущем. Одних уже нет — погибли. Другие недавно уехали, воюют на фронте. Третьи только вчера приходили в уком прощаться с Женей Адамовым и со мной: тоже уходят бить Деникина.

А я?

Неужели отец с матерью не чувствуют, не понимают, что я не могу, не смею, не имею права отсиживаться в тылу, выжидая, чья возьмёт?

Отец словно услышал эти смятенные мысли, поднял голову, сказал с необычной, не свойственной ему мягкостью:

— Ты, Митя, не думай плохое, не совестью своей учим тебя кривить. Посылают — надо работать. А придут белые, простому люду и так и этак конец. Он посмотрел на мать, неумело улыбнулся:

— За Советской властью, жена, и мы не пропадём, а без неё народу не жить. Пускай бережёт Советскую власть.

И провожая меня из дому, уже строже, привычно-сдержаннее напутствовал:

— Иди. Только честно работай, слышишь? Старших уважай, они дурному не научат. И сам привыкай думать: не маленький, пора…

Хорошо, когда тебя вот так понимают, когда самые близкие люди полностью разделяют твои стремления и мечты. Шёл я в уездный комитет комсомола, и душа моя была переполнена чувством горячей благодарности и сыновней любви к отцу.

А Женя Адамов встретил решение «семейного совета» так, будто этого и ждал. Выслушал, кивнул лохматой головой, сказал, чтобы я сдавал свои дела, и опять склонился над кипой бумаг, которые лежали на столе.

На следующий день, 21 августа 1919 года, с направлением уездного комитета партии в кармане я уже шагал к знакомому белому особняку с тяжеловесными «дворянскими» колоннами по фасаду. День выдался солнечный, жаркий, а на улицах города стояла непривычная тишина. Как-то не верилось, что в соседней Воронежской губернии и в некоторых уездах Тамбовской уже орудует, вершит расправу над трудовым людом деникинская белогвардейщина. У нас в Липецке мало воинских частей, способных, если прорвутся белые, преградить им путь. Все рабочее население города под ружьём. Потому и тихо, пустынно на улицах и так неспокойно на душе…

Удивило, что у входа в одноэтажный особняк Чрезвычайной Комиссии не стоял часовой. Неужели и тут не хватает людей? Пересёк просторный двор, вошёл в подъезд, постучался в первую же дверь и только здесь, в небольшой комнате, увидел сидящего за столом дежурного.

— Вам к кому? — поднял он голову. И, выслушав меня, сказал: — Пройдите к председателю ЧК, третья дверь по коридору направо. Товарищ Янкин у себя в кабинете.

О Якове Фёдоровиче Янкине я уже слышал от Жени Адамова. Приехал он в Липецк совсем недавно из Тамбова, где работал членом Коллегии губчека. Выходец из среды московских рабочих, Янкин во время империалистической войны был призван на службу в царскую армию. После Октябрьской революции, в самом начале 1918 года, вступил в Коммунистическую партию. К работе в ЧК, по словам Адамова, Яков Фёдорович относился как к выполнению высшего партийного долга. Отсюда происходили и все самые лучшие человеческие достоинства его характера: смелость, неподкупность, преданность революции, глубокое уважение и искреннее отношение к честным сотрудникам, брезгливость и беспощадность к тем, кто кривил душой, был нечист на руку или хотя бы халатно относился к своим чекистским обязанностям.

В этих высоких качествах Якова Фёдоровича я не раз убеждался позднее по совместной нашей работе и всегда старался поступать только так, как на моем месте поступил бы он. Ведь это о таких, как он, до конца преданных партии людях говорил Феликс Эдмундович Дзержинский в одной из своих бесед:

— У чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки.

И таким большевиком-чекистом Яков Фёдорович Янкин оставался всегда.

Но в ту первую нашу встречу я ещё слишком мало знал о нем, а потому с некоторой робостью переступал порог кабинета председателя ЧК.

Янкин увидел меня, кивнул, отодвинул в сторону какие-то бумаги на столе:

— Присаживайся, товарищ комсомольский секретарь. Чем порадуешь?

Он спросил это просто, приветливо, и от его дружеского обращения, от самого тона, с которым был задан вопрос, я почувствовал себя несколько увереннее и спокойнее.

— К вам, — протянул я направление укома партии, — на работу.

Сказал, а сам невольно скосил глаза на собеседника: будь сейчас за председательским столом хорошо знакомый мне Мигачев, я чувствовал бы себя свободнее. Но Мигачев ушёл на другую работу, а вместо него Янкин — новый в нашем городе человек. Как он отнесётся ко мне, комсомольскому секретарю — мальчишке в застиранной и изрядно поношенной гимнастёрке?

Однако во внимательном взгляде Якова Фёдоровича я не уловил ни удивления, ни иронии.

— К нам так к нам, — сказал он. — Давай знакомиться. Расскажи о себе, о родителях, о своей работе в укомоле. Подробно рассказывай, времени у нас хватит.

Как бы сами собой рассеялись последние остатки смущения и скованности: чувствовалось по всему, что Янкину не только нужно по долгу службы, но и интересно слушать мой рассказ. Слушал он с откровенным любопытством, иногда улыбался в смешных местах, иногда хмурился, когда я говорил о нужде и бедности, в которой жила наша большая семья до революции. Напоследок попросил написать заявление о приёме на работу и тут же наложил резолюцию: «Направить в юридический отдел».

— Пройди в соседнюю комнату, — протянул мне Яков Фёдорович какую-то бумагу, — внимательно прочитай этот документ и навсегда запомни каждый его параграф: здесь сказано самое главное о том, каким должен быть настоящий чекист.

Я прочитал и на всю жизнь запомнил исторический для каждого чекиста документ, изданный на заре Советской власти, в июле 1918 года.

В нем говорилось, что каждый комиссар, следователь, разведчик должен быть всегда и везде корректным, вежливым, скромным, находчивым. Нельзя кричать на людей, надо быть мягким, однако непременно проявлять твёрдость там, где к этому есть необходимость. Прежде чем что-нибудь говорить, надо хорошенько подумать, взвесить свои слова, чтобы они не прозвучали впустую. Во время обысков проявлять предусмотрительность, предотвращать несчастья, не забывать о вежливости и точности до пунктуальности. Охраняя советский революционный порядок, ни в коем случае нельзя допускать малейших его нарушений: за это работник подлежит немедленному изгнанию из рядов ЧК. Честность и неподкупность — главное в работе и жизни чекиста, ибо корыстные влечения являются не чем иным, как изменой рабоче-крестьянскому государству и всему народу. Чекист должен быть выдержанным, стойким, уметь безошибочно ориентироваться в любой обстановке и принимать правильные, быстрые решения. Узнав о небрежностях и злоупотреблениях, он не должен звонить во все колокола — этим можно испортить дело. Надо поймать преступника с поличным и пригвоздить к позорному столбу. Наконец, последнее: чекист обязан хранить как зеницу ока служебную тайну.