Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины - Басинский Павел Страница 4

П.Б./ То есть Толстой – это «звезда». Любопытное наблюдение и в принципе верное, хотя и не очень лестное для Софьи Андреевны. Но давайте все-таки четко обозначим ее стартовые позиции.

Ведь была у нее жизнь, в которой еще не было Толстого…

Были мама, папа, сестры, братья, первая любовь и прочее.

П.Б./ ОТЕЦ. Берс Андрей Евстафьевич (1808–1868). Немец, лютеранин. Кстати, тут у меня возникает вопрос: как он венчался со своей женой, которая была православной?

К.Б./ По законам Российской империи лица православного исповедания могли заключать браки как между собой, так и с иностранцами христианских исповеданий. Но в любом случае венчание происходило в православной церкви.

П.Б./ Спасибо за информацию. Кстати, я никогда не задумывался над тем, как на мировоззрение Софьи Андреевны могло повлиять то, что ее отец был лютеранином. Ни в воспоминаниях, ни в Дневнике она ничего об этом не говорит. Она всю жизнь считала себя православной женщиной, соблюдала церковные обряды и традиции, любила православные праздники и крайне негативно впоследствии относилась к разрыву своего мужа с Церковью. Как, впрочем, была возмущена и его «отлучением».

Но все-таки задумаемся… Отец – протестант. Если сравнивать православную и протестантскую этики, главная разница между ними, на мой взгляд, будет следующей. Для православных крайне важно, что Христос пострадал и умер на кресте, а потом воскрес. Отсюда культ страданий: огромное количество почитаемых мучеников и страстотерпцев. Поэтому православная этика, особенно в ее эмоциональном ключе, заключается в том, что за страдания ради Христа в этой жизни ты получаешь блаженство за гробом. В протестантской этике нет культа мучеников. Верь в Бога, веди праведный образ жизни, помогай другим людям, и Бог вознаградит тебя уже в этой жизни. Будут счастье, прекрасная жена, замечательные дети и уютный домик на лоне природы. И хотя Софья Андреевна в Дневнике постоянно акцентирует, что она «жертва», «мученица», но это не имеет отношения к православию. Причина ее страданий – ее муж. Но это ее глубокое внутреннее переживание. А вот в реальной жизни она была очень практична. Культ семьи, детей. На каждый день расписано, какие продукты покупать, что готовить повару на завтрак, обед и ужин. Интересно, что в семье Берс продукты в Торговых рядах покупал отец. Это ясно из одного письма тестя Льву Николаевичу уже после его женитьбы. Он, а не мать, зовет «молодых» в Москву, предлагает поселиться рядом, готов закупать для них продукты.

Я не утверждаю, что протестантизм отца (да и насколько он был в нем силен?) повлиял на мировоззрение Сони. Но допустить это можно. А главное – немецкая кровь! Отсюда это странное сочетание в Софье Андреевне мечтательности, сентиментальности – и практичности в реальной жизни.

К.Б./ Павел, мне кажется, вы заметили сейчас кое-что очень важное. Скажу честно, я не связывала рациональность Софьи Андреевны с ее немецкими корнями, но вполне возможно, что вы правы. Такая потрясающая хозяйственность и прагматичность была в ней именно генетической. Объяснить ее склонность к жертвенности и культу страдания можно тем, что она была все-таки русская девушка, воспитанная в православной культуре. Русское страдание – отличительная национальная черта, не только у девушек, между прочим, но в женской натуре проявляется ярче всего. Но вы преувеличиваете протестантизм отца в бытовой стороне их жизни. Как правило, если семья была не сверхнабожная, а такая светская, как семья Берс, церковные традиции носили фоновый характер. Молитвы утренние и вечерние были скорее элементом воспитания детей, а для взрослых – способом разрядки. В воспоминаниях сестры Софьи Андреевны Татьяны Кузминской говорится о том, как она решила сходить с няней к обедне, не спрашиваясь у мама́. Но когда, опасаясь маминого неудовольствия, все же рассказала ей об этом, мама́ ответила: «Главное только, чтобы ты не простудилась».

П.Б./ Соглашусь. Но пойдем дальше… Сын аптекаря, врач Московской дворцовой конторы. В молодости, по словам Толстого, который очень любил своего тестя и был с ним на «ты» (большая редкость в обращении Толстого к другим людям), – «большой ловелас». Свидетельством тому – внебрачная дочь от Варвары Петровны Тургеневой, с которой ее домашний врач Берс путешествовал за границей. Таким образом, у Софьи Андреевны и Ивана Тургенева была общая сводная сестра. Ходили слухи, что и анархист Петр Кропоткин был сыном Берса, ибо Кропоткиных он тоже лечил.

У Андрея Евстафьевича был родной брат Александр Евстафьевич, петербургский гоф-медик, друживший с Петром Ильичом Чайковским. Однажды в квартире Берса Чайковский увидел лебедя с подбитым крылом, Берс его лечил. Лебедь вошел в залу, волоча это подбитое крыло, и тогда будто бы Чайковский и задумал «Лебединое озеро».

Берсы считали себя дворянами, но бумаги о их дворянстве сгорели во время пожара Москвы 1812 года. Только по окончании войны братья восстановили свое дворянство. Для Софьи Андреевны понятие аристократизма было крайне важным. Это Толстому не нужно было его доказывать. Род Толстых древнее рода Романовых. Толстой своим аристократизмом даже тяготился, хотел быть похожим на простого мужика, что ему, впрочем, до конца не удавалось. А его жена – нет! С каким воодушевлением она описывает в Дневнике и мемуарах свою встречу с Александром III и императрицей! А ее муж смеялся над этим. И даже ее дядя, Константин Александрович Иславин, после рассказа Софьи Андреевны о встрече с царем, сказал: «И что теперь, Сонечка, делать? Встать перед тобой по стойке смирно?»

Может быть, это шло от ущемленного аристократизма Берсов?

К.Б./ Очень сомневаюсь, что это шло от отца. По воспоминаниям его дочери Татьяны Берс, в будущем Кузминской, у него в кабинете запросто могли сидеть и вести общие беседы и мужики, и графы. У Софьи Андреевны все-таки было именно материнское чувство аристократизма. С некоторой опаской в отношении к мужикам. С прививкой «старыми нравами». В каком-то смысле она даже застряла в этом своем старом аристократизме. И – да! – выйти замуж за графа вполне соответствовало ее внутреннему запросу. Только вот граф оказался не так прост. Вроде граф, а в чем-то и мужик: спит на сене, подушки без наволочки, пахать ходит.

П.Б./ В 1849 году А. Е. Берсу было пожаловано звание гоф-медика, то есть дворцового медика. Но где Москва и где Двор? Цари в Москве только короновались, а потом бывали проездами. Как вспоминает Софья Андреевна, Александр II встречался с ее отцом, обращался к нему на «ты», спрашивал, где его собака (Берс был заядлым охотником), и справлялся о его здоровье. Это трогательно: царь заботится о здоровье своего гоф-медика!

К.Б./ А Татьяна Андреевна Кузминская утверждает, что он не один раз встречался с Александром II, причем именно как врач.

Генерал-губернатор Закревский, видя, что дело плохо, послал телеграмму государю, которого ожидали тогда в Москву: «Студенты бунтуют. Попечитель и профессора держат их сторону».

Государь Александр II находился тогда в Варшаве и ответил телеграммой: «Не верю, буду сам».

Через несколько дней государь прибыл в Москву и остановился в Большом Кремлевском дворце. Он был нездоров, не выходил и никого не принял – ни попечителя, ни губернатора. Мой отец был приглашен к царю в качестве врача.

Государь всегда особенно милостиво относился к отцу. Однажды он подарил отцу охотничьего сеттера, а отец через год послал государю прелестных двух щенят. Помню у отца и табакерку с бриллиантами, подаренную царем. И всякий приезд царя в Москву был для отца праздником.

П.Б./ Возможно. Но все мемуары нужно еще сто раз проверять. Как врач, он застал двух царей – Николая I и Александра II. Но в Москве был куда более «крутой» терапевт – Григорий Антонович Захарьин, кстати, лечивший и семью Толстого. Именно он, а также опытнейший лейб-хирург Н. А. Вельяминов и доктора Лейден и Гирш находились при Александре III в Ливадии, когда тот умирал в 1894 году.