Максим Макарычев - Валерий Харламов Страница 4

Однажды Борис Харламов пришел в заводской клуб, который располагался недалеко от Белорусского вокзала. В клубе перед традиционным просмотром кино проводились танцы. В тот вечер рядом с его приятелем-испанцем, с которым он познакомился еще до войны, стояла группа темноволосых девушек. Все ждали, когда заиграют самое популярное танго тех лет: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Борис решил, что пригласит на танец невысокую, стройную девушку, стоявшую чуть поодаль от подружек. Когда в динамике раздались знакомые слова тысячу раз прокрученной пластинки со знаменитым танго, он подошел к испанке:

— Буэнос ночес (Добрый вечер)! Разрешите пригласить вас на танец?

Девушка, немного смущаясь, кивнула головой. Потом Борис проводил Бегоню до общежития. Так начался их роман…

«Встречались тогда, когда у нее и у меня заканчивалась смена. Посидим, чайку попьем и идем гулять по московским улицам. Я приходил домой только к полуночи. Все свободное время проводил с ней. У нее был очень приятный голос, она любила петь на родном языке песни из популярного в те годы аргентинского кинофильма “Возраст любви” (La edad del amor) 1953 года с известной актрисой Лолитой Торрес в главной роли. Мы любили смотреть этот фильм в кинотеатре, а моя супруга потом пела почти как Лолита Торрес. Фильм был классный, потом я достал самодельную пленку, на нее записали песни из этой кинокартины, и супруга часто подпевала Торрес», — вспоминал Борис Харламов в 2007 году в интервью для фильма «Валерий Харламов» из цикла «Живая история».

Если ты в глаза мне глянешь, и тревожно мне и сладко,Если ты вздохнешь украдкой, мне печаль твоя видна,Если руки мне, целуя, ты шепнешь одно лишь слово,Жизнь отдам и не спрошу я, для чего тебе она.

Так поется в песне, которую любила исполнять в кругу близких Бегоня Харламова. Бегоша, как звал супругу Борис Сергеевич.

«Сидели в кино мы обычно на заднем ряду, целовались. Один раз я даже брюки в кинотеатре порвал. Кресла были расположены близко друг от друга, и из того, что располагалось напротив меня, торчал гвоздь. Я стал резко подниматься после сеанса, оцарапал коленку», — вспоминал Борис Харламов.1

Так и гуляли несколько месяцев, а потом решили пожениться. Позже завод выделит молодоженам комнатушку, а пока, до свадьбы, жених и невеста «оставались при своих»: Борис Харламов жил с родителями на Соломенной Сторожке, Бегоня — в заводском общежитии на Тверской-Ямской улице. Главное было в том, что они сильно любили друг друга: он — сын русского мастера-краснодеревщика и она — дочка простого испанского шофера, о судьбе которого она по-прежнему ничего не знала.

Долгое время молодых не расписывали, потому что у Бегони был только вид на жительство, она считалась «лицом без гражданства». Лишь после того, как родился Валера, через три недели, на родительский адрес пришла телеграмма из загса с разрешением вступить в брак. Бориса и Бетониту расписали 3 февраля 1948 года.

Схватки у матери Валерия Харламова начались в ночь с 13 на 14 января 1948 года после того, как они с супругом в компании друзей в заводском клубе накануне вечером отпраздновали Старый Новый год. Бегоня даже пыталась танцевать. Подпевала подружкам.

Пришли домой, и супруга, схватившись за живот, поняла, что вот-вот родит. Борис боялся, что они не успеют в роддом. К счастью, выручили друзья. Увезла в роддом Бегоню не «скорая помощь», а испанец по имени Монхе, который работал шофером на заводской служебной машине. Вопреки некоторым байкам, которые больше похожи на легенду, дескать, родился Валерий в машине и умер в машине, Бегоня Ориве-Абад (она не меняла фамилию после замужества — это традиция у испанских женщин) благополучно родила сына не в автомобиле, а в больнице. Хотя роды действительно проходили стремительно.

А вот Бориса Сергеевича в эту волнительную ночь ждали самые настоящие приключения.

«Я вышел на улицу. “Скорая” уже уехала. Помню, что на улице было очень холодно. Метро не ходило еще. Я взял ее вещи, небольшой сверток, закрутил в узелок. Меня вскоре задержала милиция. Я был в отцовской шинели без погон, больше похож на дезертира. Спрашивают документы. “Какие документы?” — отвечаю им. “Тогда пошли в участок”, — говорят милиционеры. Слава богу, думаю про себя, сейчас хоть согреюсь, а когда метро откроется, я и уйду. Пришли в участок, милиционеры спросили: “Что у тебя там внутри свертка?” Я говорю им: “Посмотрите сами, там вещи жены, она сейчас рожает в больнице”. Достал документы, которые, конечно, были у меня, показал их милиционерам. “А чего же раньше не сказал?” — возмущаются они. Я улыбнулся и ответил: “Метро-то в шесть утра открывается, погреться у вас хотел”. Они посмеялись, спросили, родился ли у меня кто-нибудь. Я им ответил: “Жду, пока еще нет”. — “Тогда желаем вам мальчика”, — сказали милиционеры, напутствуя меня», — вспоминал Борис Харламов.2

О том, что он стал отцом, Борис Сергеевич узнал в десять часов утра, когда позвонил в роддом. Дежурная отрапортовала, что Бегоня Харламова родила мальчика. Имя придумывать было не нужно. Супруги заранее решили, что если родится мальчик, то его назовут Валерием — в честь легендарного летчика Чкалова. Тем более что Валерием звали любимого младшего брата самого Бориса Сергеевича.

«Валерик родился очень слабым. Весил меньше трех килограммов, да и откуда было ждать богатыря при тогдашнем-то карточном питании. Обмывал я, как водится, ножки с ребятами в общежитии. Жили мы в ту пору с женой Бегонитой в четвертушке большой комнаты, отгороженной. от других семей фанерной перегородкой», — вспоминал Борис Харламов.

В стране после войны еще существовала карточная система. Люди не голодали, но питались скромно, в крупных городах — продуктами, получаемыми по карточкам. В ночь на 1 января 1948 года, за две недели до рождения Валеры, карточную систему отменили: в любом магазине теперь можно было купить необходимые товары по доступным ценам. Кроме того, в СССР была проведена денежная реформа: у людей были изъяты все сбережения, обмен наличных денег на новые проводился в течение одной недели в конце 1947 года. Реформа планировалась годом ранее, однако из-за неурожая, вызванного засухой в южных районах страны, ее пришлось отложить на год. Были введены единые сниженные государственные розничные цены на продовольствие и промышленные товары: так, цены на хлеб и муку снизились на 10 процентов по отношению к карточным, пиво подешевело на 10 процентов. В целом по стране послереформенные цены оказались на 17 процентов ниже тех, что действовали в 1947 году, что, конечно, не могло не радовать советских потребителей.