Зеев Бар-Селла - Александр Беляев Страница 4

Но истинные тайны лежат глубоко, и надо четко отличать истину от предрассудков… А над легковерием не грех и посмеяться.

Однажды в лавке, где торговали всякой всячиной, Саша купил за двугривенный человеческий скелет. Величиной с ладонь, гипсовый и на шарнирах. Потом пошел к отцу приятеля — гробовщику и попросил смастерить для скелета гробик по росту. Вернулся домой, дождался вечера и пообещал няне показать что-то интересное. В комнате был полумрак, и няня не сразу разглядела, что на столе стоит игрушечный гроб. Вдруг крышка гроба откинулась, из гроба выскочил скелет и принялся отплясывать. Няня с криком бросилась вон. Прибежала мать и выяснила в чем дело — к крышке гроба и костям скелета были привязаны нитки, за которые Саша и дергал. Наказывать шалуна мать не стала — слава Богу, хоть сам цел!

Потому что бывало всякое — совсем недавно чуть глаза не лишился…

Мемуаристы, да и сам Беляев, больше всего о детских проказах и рассказывали. А биографы за эти рассказы ухватились. Потому что увидели в них ключ к писательскому будущему. Вот Беляев с приятелем, Колей Высоцким, придумали такой трюк: взяли жестяной поднос, вырезали в нем дыру, в дыру просунули голову… И получилась отрезанная голова на блюде. Отсюда, значит, берет начало голова профессора Доуэля! А еще принялся Саша Беляев с крыши сарая прыгать. С зонтиком в руках. Ну и понятно, допрыгался до Ариэля!

Чтобы так рассуждать о литературе, нужно в одном романе не разглядеть ничего, кроме отрезанной головы, а в другом, напротив, видеть всё, что летает.

И еще одно удобство — написал про детство, и ни о чем больше думать не надо. И за руку тебя никто не схватит.

Но мы за простотой гнаться не будем, потому что жизнь Беляева не была простой и обычной. Что вовсе неудивительно — ведь не прямо из колыбели шагнул он в литературу!

Ну а пока Саша Беляев ходит в школу, потом поступает в Смоленскую духовную семинарию. Преподаванию религиозных дисциплин здесь, конечно, уделено особое внимание, но в остальном учебная программа, как в гимназии. Но на гимназию у скромного приходского священника денег не хватает, а семинария предоставляет различные льготы. И может сложиться впечатление, что деньги эти потрачены не зря: Саша Беляев — круглый отличник. Ах, знали бы родители, сколь мало влияние школы на будущее талантливых мальчиков!..

Глава вторая

ШАГ В СТОРОНУ

1901 год, май, последние экзамены, и вот Александр держит в руках долгожданное свидетельство об окончании семинарии. Беляев — выпускник по 1-му разряду, и одна дорога перед ним уже открыта — в Духовную академию.

Но в первый день нового учебного года «Смоленский вестник» публикует следующее сообщение:

«Режиссер театра Народного дома г-н Нарский отказался (так!) и на его место приглашен другой актер из Москвы некто А. И. Черняев и кроме того нанято пять новых актеров и актрис. Амплуа новых актеров следующие: А. И. Черняев — 1-й любовник, на роль героинь приглашена А. П. Волконская, ingénue comique — И. А. Поль, герой-резонер — С. П. Аксенов, 2-й любовник и фат — А. П. (так!) Беляев. На вторые роли приглашена А. И. Волина. Все актеры и актрисы приглашены при посредстве театрального бюро. Из прежних остаются М. С. Борин — комик, помощник режиссера — А. С. Двинский, суфлер — Державин. Оркестр Копорского полка под управлением Чухалдина. Спектакли начнутся с 8 сентября пьесою кн. Сумбатова „Соколы и вороны“»[10].

Заметка написана крайне небрежно, не сказано, в частности, — от чего отказался г-н Нарский (оно, может, и хорошо, что отказался — двумя годами раньше его игру даже в Вологде сочли старомодной)… Поэтому ошибку в одном инициале Беляева — А. П. вместо А. Р. — легко объяснить опечаткой или невнимательностью репортера.

Однако в 1902 году газета упоминает актера театра Народного дома Беляева неоднократно и трижды сопровождает его фамилию инициалами. Это уже не «А. П.» и не правильное «А. Р.», но «А. Н.»!!![11]

Как это понимать? А понять это можно, если вспомнить об отношении православной церкви к актерам.

Христианство пришло в мир, где театр пользовался большей популярностью, чем храм (в том числе языческий). И конкуренция церкви и театра в те времена была нешуточной — иначе от актера, обратившегося в христианство, не требовали бы отказа от игры на сцене.

А в России и две тысячи лет спустя (в 1910 году) архиепископ Никон об актерах высказывался так:

«Хоронят актрису, по-русски — лицедейку, Комиссаржевскую, и десятки тысяч народа сопровождают ее гроб… <…> За гробом, в честь этой актрисы, шли, конечно, студенты высших учебных заведений; ведь они лучшие ценители всякого лицедейного искусства. <…> Это была жрица того идола, который именуется театром; ее „обожала“ наша беспутная молодежь: и вот за ее гробом идут, идут, идут бесконечной вереницей юноши и девы, несут венки (их привезено целых восемь возов!) — прискорбно отметить, что был венок и от студентов здешней духовной академии — и они, питомцы Церкви, принесли свою дань этой угоднице театра, не постыдились своего звания! <…>

А в Москве требовали от духовенства служить панихиду непременно на подмостках театра, там, где лицедействуют всякие кощунники нашего беспутного времени, а когда духовенство сочло это неприличным и предлагало пойти в Божий храм, то отказались и сами сочинили „гражданскую“ панихиду… <…> Где тут здравый смысл? Где христианство? И при чем тут оно — христианство? Ведь, в сущности, весь этот шум вокруг гроба несчастной лицедейки никакого отношения к молитве не имеет, все это — сплошное издевательство над Церковью, желание обратить церковный обряд в прославление лицедейства. <…> Я уже не говорю о том, как мучительно тяжелы такие кощунственные почести для души почившей, которая ищет себе помощи, ко ангелом очи возводящи, к человеку руки простирающи…

Церковь наша смиренна, как Христова невеста; ее поносят, оскорбляют, над нею издеваются ее враги и в газетах, и в театрах. <…> И все терпит Христова невеста: она ждет, не вразумятся ли эти безумцы, не придут ли в чувство раскаяния… Но доколь же это будет? Не наступит ли скоро час, когда всем таким кощунникам будут закрыты двери храма Божия и над главою их блеснет тот страшный меч, который дан Церкви Самим Христом Господом и который грозит всем богоотступникам — анафема!..»[12]

Александр Беляев, как мы помним, был сыном православного священника, и отец, смотри он даже на вещи не так строго, как Никон, одобрять лицедейство никак не мог. Не мог он, видимо, ничего поделать и с собственным сыном. Единственно, чего добился — замены отчества… Что означало это «Н»? Николаевич? Никанорович? Никодимович? Неизвестно… Хочется верить, что в замене инициала Александр видел лишь сценический псевдоним, а не отказ от отца.