Пралин - Тайны парижских манекенщиц (сборник) Страница 4

Объявление на улице Шато д’О:

«Требуется помощница швеи…»

14 лет, с ребятами из прихода

Я прихожу, и меня принимают на работу в Дом Suzanne[11] в старом квартале в районе Восточного вокзала. Ни с той, ни с другой стороны нет особого энтузиазма. Мать:

– Это тебе действительно нравится? Пойдешь?

– Все же это шитье!

Вовсе нет. Лишь грязная работа: подмести мастерскую, уложить пакеты, перетаскать их – и все время на ногах. Даже не дают петлицу прошить.

Швеи обращаются ко мне начальственными окриками:

– Ученица, подай булавки!

– Ученица, очисти это!

– Ученица… Я отвечаю:

– Меня зовут Жаннин.

– Твое имя нас не интересует.

Однако атмосфера мне нравится. Особенно когда с каким-то барахлом в руках я отправляюсь в Шатийон-Мули-Руссель[12] за образчиками или подборкой бархатов на улицу Этьен-Марсель. Меня манит запах с привкусом пыли магазинов, когда разворачивают рулоны тканей, неприметный аромат канифоли. Жесткие и мягкие ткани словно разговаривают с пальцами, волшебно красочные, как крылья бабочки. Так и хочется кричать: «Я часть этого!» (Этого мира шитья и моды, к которому стремлюсь.)

И конечно, посвящение в легкие нравы мидинеток, хотя разговоры не переходят за грань обычных пересудов. Большинство девушек постарше уже обзавелись Марселем или Жан-Пьером, которые вечером ждут у выхода. Одна из девушек, начав толстеть, покидает нас.

– Какую закалку она получила!

– Как ей теперь жить?

Комментарии впечатляют меня. Я нервно сжимаю корсаж вокруг растущей груди.

Набираюсь храбрости – демон отрочества! – показать всем, что добилась права… танцевать. Родители подтверждают: «Верно». Семейные балы в округе у Сурда, в Бараке. Там по субботним вечерам и воскресеньям собираются все местные девчонки порезвиться и пофлиртовать под снисходительными взглядами мамаш. Моя выглядит совсем молодой – красивая, без макияжа, с тонкой талией, – многие принимают ее за мою сестру, льстя этим больше мне, чем ей.

Я тоже пользуюсь успехом. Мне нашептывают, что я мила и потрясающе танцую (спасибо, папа!), что я самая элегантная. Мы с мамой потрудились. Вскоре – бах! – я обзавожусь настоящим кавалером. Как он хорош! Его зовут Рене. Профессия? Она кружит голову всем – авиатор! Пилот! Из скромности умалчивает o своих подвигах, но звание старшего капрала, отлучки в некоторые вечера, несколько оброненных слов («Мое такси…», «Мой механик…») весьма красноречивы. Я сразу же влюбилась! Как же он заставит меня страдать, этот ловелас-подросток!

Ему всего девятнадцать; но в этом возрасте уже Гюнемер[13]…

У него есть друг Рауль, неразлучный спутник, в чьи обязанности входит подогревать страсти. Рене ухаживает за мной.

Он «любит» меня! Но не заговаривает о браке, что втайне беспокоит меня. К счастью, он не очень предприимчив, хотя вскоре добивается права поцеловать меня в губы, что едва не заканчивается рвотой.

Что я для него? Однажды замечаю у него на пальце… кольцо! Неужели женат? И даже не удосужился сказать мне! Я подумываю о самоубийстве. В следующую субботу его нет. Нет и в воскресенье. А должен был прийти… Ужасное беспокойство, которое лишь усиливается, когда Рауль показывает телеграмму:

«Отправился в испытательный полет. Думай обо мне…»

– Рауль, это опасно!

– Жаннин, он просит вас думать о нем.

Короче, этот красавчик Рене потрепал мне нервы – я даже пожелтела от злости, увидев его с другой девушкой. Я очень ранима, чтобы не испытывать боли, но слишком горда, чтобы упрекнуть его в измене.

У Suzanne для меня нет будущего. Оставаться на побегушках? Я, как говорил господин Ремон, достойна большего. В один прекрасный день я беру расчет.

Семья не ругает меня. Как же я люблю свою семью! Но по прошествии месяца бездействие начинает меня тяготить. Терзает мысль, что семье «в нагрузку» малыши, которые растут и требуют расходов, а мама вновь собирается идти работать!

В тот день я, вырядившись в маленькую принцессу-буржуа, сажусь в парижский автобус, обедаю в ресторане: «Надо выбиваться в люди!»

Прогуливаясь рядом с церковью Мадлен, застываю перед объявлением в витрине на улице Тронше:

«Требуется начинающая продавщица, представленная родителями».

А если войти?

– Я хочу это место.

Это бутик модельного мастера – и ткани, ткани! Хозяин, темноволосый мужчина с рокочущим акцентом, доброжелателен, мило улыбается: «У вас есть рекомендации?»

Господь вдохновляет меня: «Месье, я ищу работу уже долгое время. Если хотите, моя мать завтра придет к вам. Я делала тото и то-то. Возьмите меня. Я в отчаянии».

Славный Сапорта[14] взял меня на работу.

III. Художник-оформитель

У Сапорты у меня обширный круг обязанностей. Идет 1937 год. Платят мне, дебютантке, очень мало, но обещают небольшие подарки.

Единственная служащая. Хозяин командует и берет на себя «крупные продажи». Мне поручена повседневная торговля, а также подбор тканей, поэтому утром я появляюсь у торговцев шелком, тканями, лентами и роскошными пустяковинами. Меня знают по работе у Suzanne, но теперь я со страстью торгуюсь.

– Ну и хватка у этой малышки!

Я обедаю вместе с Сапортой (и очаровательной мадам). Я буквально слилась с делом и запомнила директиву хозяина: «Надо, чтобы женщина, зашедшая купить шляпку, ушла с отрезом ткани на манто».

Торговля превращается в увлекательное дело, когда ощущаешь себя энергичной продавщицей с хорошо подвешенным языком. Я вхожу во вкус, торгую выкройками, слегка полинявшими платьями, шляпками, залежавшимися в витрине. Покупатели меня знают; торговые посредники приходят ко мне, чтобы я не бегала по поставщикам, говорят:

– Не стоит утруждать такие ножки!

– Не волнуйтесь! У меня есть велик.

На этом велике я начиная с весны проделываю свои три лье из Буржа.

Я зарабатываю. Сапорта повышает мне зарплату на сто франков в месяц.

Среди основных клиентов множество милых «девчонок», фланирующих по соседству. Я болтаю с ними, они мне нравятся.

В мире всего хватает! Быть может, они… «расклеются» на моих глазах. (Проклятые болезни!!) А пока во время полицейской облавы я прячу парочку из них в туалете.

Субботы и воскресенья по-прежнему отдаются Бараку. Идиллия с Рене продолжается без изменений, что крайне бы удивило врача из предместий, которого цитирует автор романа «Влюбленные женщины»[15]: девственниц старше семнадцати не бывает. Доктор! Быть может, потому, что девственницы не нуждаются в ваших услугах! Я без всякого стыда остаюсь таковой. И множество моих подруг! Наше примерное целомудрие зависит от целомудрия наших воздыхателей (они видят, с кем общаются), от наших дремлющих чувств (пробуждение будет только прекраснее!), а в моем случае – и от наставлений папы: «Малышка, теперь ты работаешь и вращаешься среди разных людей. Тебе надо ковать свое будущее. Если оступишься (понимаешь, о чем хочу сказать?), сама скинешь себе цену. Мужчины – свиньи. Берегись их, особенно обходительных. Стоит начать, как уже не остановиться. Так и покатишься по склону прямо до потаскушки. Стыд, нищета, больница. Твоя мать была настоящей девушкой. Хотелось бы и о тебе говорить те же слова».