Матвей Гейзер - Маршак Страница 4

— Ваши воспитанники, наверное, рассуждают так же, как школьники времен Блейка? — спросил Самуил Яковлевич. И, не дожидаясь моего ответа, сказал: — Впервые это стихотворение было опубликовано в «Северных записках» еще в 1916 году. А сегодня я снова к нему вернулся… — А Пушкина любите? — неожиданно переменил тему Самуил Яковлевич и, не дожидаясь ответа, прочел «Анчар», а потом несколько вариантов этого стихотворения. Я знал, что Маршак помнит всего Пушкина наизусть, но мне показалось, что он читал разные варианты «Анчара», чтобы открыть что-то новое, неведомое мне. В этот момент я уже не мог «конспектировать» Самуила Яковлевича — он с таким «жаром» объяснял мне извечную философию пушкинского «Анчара» и так изучающе смотрел мне в глаза, что, казалось, сомневался, понимаю ли я то, что он говорит.

И еще услышал я от Маршака в тот день:

— Мне не было и пятнадцати, когда Владимир Васильевич Стасов предложил мне написать стихи, посвященные памяти скульптора Антокольского (Я тогда впервые услышал, что есть у Маршака такие стихи. — М. Г.). Когда я принес ему стихи, в его кабинете я увидел композиторов Глазунова и Лядова. Едва ли не в первую минуту моего прихода Анатолий Константинович (Лядов) спросил меня, люблю ли я Пушкина. Не задумываясь, я ответил: «Очень! Но больше люблю Лермонтова». Анатолий Константинович, нагнувшись ко мне, ласково, но очень убедительно сказал: «Любите Пушкина». Наверное, тогда я еще до Пушкина не дорос, но вскоре понял, почему Лядов так сказал. Вот и сегодня говорю всем: «Любите Пушкина».

Однажды Тамара Григорьевна Габбе рассказала мне о мальчике Саше, сыне ее лечащего врача. Зрение у него катастрофически падало, а очки он носить не хотел. Надо было спасать ребенка, и я написал стихотворение «Очки». Получив такой подарок, Саша все-таки надел очки. А позже я получил сотни писем со всех концов Союза — родители благодарили меня за эти стихи.

В жизни бывают удивительные встречи… В 1969 году, работая в одной из школ Москвы, я обратил внимание на восьмиклассника Сашу Ф. Оказалось, что это тот самый мальчик, который не хотел носить очки. Я заговорил с Сашей о Самуиле Яковлевиче, и он рассказал мне подробно историю стихотворения «Очки»:

— В детстве я был лучшим футболистом нашего двора. Меня называли Дворовым Пеле. Несмотря на возраст, я был капитаном футбольной команды. И вдруг мне — очки? Представив себе весь ужас положения, я убежал из дому. Мама вместе с Тамарой Григорьевной нашли меня. Мне было обещано все, даже сенбернар. Только чтобы носил очки. Но и сенбернар не смог бы заменить мне футбол… Месяца через три-четыре под Новый год среди прочих подарков под елкой я нашел и дар Тамары Григорьевны — книжечку Маршака с автографом и — настоящие очки.

Летом 1964 года, прочитав в «Литературной газете» сообщение об образовании Комиссии по литературному наследию С. Я. Маршака, я отправил по указанному адресу все имевшиеся у меня материалы: два письма Самуила Яковлевича, письмо Л. Орловской — его секретаря и свое письмо, в котором рассказал о встрече с поэтом.

Не помню, сколько времени прошло с того дня, но отчетливо помню свое состояние, когда получил из Москвы большой конверт с адресом, написанным почерком Самуила Яковлевича, и подпись точь-в-точь его. Я буквально опешил. Потом еще раз внимательно присмотрелся и увидел, что в подписи перед фамилией стоит буква «И». Это было письмо от сына Самуила Яковлевича, того самого, с которым он при мне разговаривал по телефону.

Иммануэль Самойлович прислал мне письмо и составленную им маленькую книжечку стихов С. Я. Маршака. Вот фрагмент этого письма от 27 октября 1964 года: «…Я получил из редакции „Нового мира“ для архива моего отца, С. Я. Маршака, большое количество писем читателей с откликами на смерть Самуила Яковлевича. Ваше горячее письмо очень меня тронуло, и я захотел написать Вам об этом, а также послать Вам книжечку моих самых любимых лирических стихов отца, которую я составил.

Мне кажется, что своими стихами отец встречает молодых людей у самого порога их сознания (Ваше письмо прямо это подтвердило) и провожает старых людей до угасания мысли — это особенно явствует из этой книжки и печатаемой сейчас книги последних его стихов — лирических эпиграмм (большинство их печаталось в „Новом мире“)…

С сердечным приветом,

Иммануэль Самойлович Маршак».

Я тут же ответил Иммануэлю Самойловичу, переписка наша стала регулярной, а в 1966 году мы познакомились. Наше знакомство постепенно перешло в дружбу, ее прервала лишь его преждевременная смерть.

27 сентября 1968 года Иммануэль Самойлович предложил мне сотрудничать в Комиссии по литературному наследию С. Я. Маршака. Вот его письмо по этому поводу:

«Ученому секретарю Государственной публичной библиотеки им. Ленина.

В связи с подготовкой Собрания сочинений С. Я. Маршака Комиссия Союза писателей СССР по литературному наследию поэта обращается к Вам с просьбой разрешить общественному сотруднику Комиссии тов. Гейзеру Марку Моисеевичу ознакомиться в Отделе рукописей Библиотеки им. Ленина с имеющимися в его фондах материалами С. Я. Маршака.

Ученый секретарь Комиссии по лит. наследию С. Я. Маршака — доктор технич. наук /И. Маршак/».

Так началось мое «путешествие в страну Маршака».

Со дня моей встречи с Самуилом Яковлевичем прошло больше сорока лет. Давно уже нет не только Самуила Яковлевича, но и Иммануэля Самойловича. Но я по-прежнему бываю в доме на Чкаловской — в этом есть какое-то продолжение моего общения с Маршаком, его творчеством. С таким же волнением, как и в 1963 году, вхожу в прихожую, где когда-то впервые увидел Самуила Яковлевича. Теперь здесь встречаюсь с женой Иммануэля Самойловича — Марией Андреевной, с внуками Маршака — Алексеем, Яковом, Александром. Порой мне кажется, что дружба с этими людьми завещана мне Самуилом Яковлевичем.

Вот, пожалуй, и все, что хотел рассказать читателям, предваряя книгу о Маршаке.

ИЗ ДАЛЕКОГО ДАЛЕКА

Ранней весной 1886 года в Чижовку, пустынную окраину Острогожска, раскинувшегося на берегах реки Тихая Сосна, въехала пролетка, запряженная парой лошадей. Рядом с кучером чинно восседал мужчина. Аккуратная бородка и изящное пенсне придавали ему вид этакого разночинца середины XIX века. С виду ему было лет тридцать. И лишь глубокая морщина, пролегшая меж бровей, разделившая пополам лоб, говорила о том, что забот этому еще далеко не пожилому человеку выпало по жизни немало.

На заднем сиденье расположилась женщина с ребенком на руках. Гордая ее осанка чем-то напоминала «Неизвестную» Крамского. Она выглядела моложе мужчины, сидевшего рядом с кучером. В глазах ее голубовато-василькового цвета нет-нет да появлялся блеск, излучаемый обычно в юности. Но была в ее глазах едва уловимая грусть, скорее усталость. Быть может, сказалось длительное путешествие. Лошади двигались с ленцой, пассажир, сидевший на переднем сиденье, оглянулся и, улыбнувшись, сказал: