Эрих Манштейн - Из жизни солдата Страница 4

I Рейхсвер в Веймарской республике

Любые рассуждения о так называемом «духе рейхсвера», об отношении к нему страны и народа имеют смысл только в том случае, если принимать во внимание то глубокое воздействие, которое оказал переворот 9 ноября и капитуляция германской армии 11 ноября 1918 года на офицерский корпус, которому предстояло составить костяк вновь формируемой армии. Возникший на развалинах кайзеровских войск, рейхсвер был обречен на то, чтобы нести на себе отпечаток трагических событий, предшествовавших его созданию.

Когда 9 ноября 1918 года германский император отрекся от престола и перебрался в Голландию, для военных это, в отличие от простых граждан, означало нечто большее, чем простую смену государственного строя. Для многих из них, прежде всего для тех, кто считал себя наследниками прусских военных традиций, это означало полный крах и утрату смысла жизни. Прежняя армия была плоть от плоти «императорской», вся ее деятельность была неразрывно связана с личностью монарха. Верность и преданность императору, основанные на присяге, выходили за рамки политики и имели под собой этические основы.

Для армии именно император, а не какой-то абстрактный «народ» или «государство», был «точкой кристаллизации» ее верноподданнических чувств. В среде военных никогда не употреблялось выражение «государственная служба», речь могла идти исключительно о «службе императору». При этом не имело никакого значения личное отношение того или иного солдата к личности конкретного монарха. Армия служила не Вильгельму Второму, а «Императору». Германские монархи формировали армию, вся ее сущность была проникнута идеей императорской власти. Ни в одной другой стране мира не существовало такого отношения между армией и короной.

В тот самый день, когда последний германский император под давлением революции вынужден был отречься от престола, все, что так или иначе было связано в душе немецкого солдата с императорской властью, раз и навсегда исчезло. Свергнутый император не оставил после себя никого, кто мог бы хоть как-то реанимировать монархическую идею, и 9 ноября эта идея было безвозвратно утеряна.

Своими суждениями я ни в коей мере не хочу принизить личность императора Вильгельма. Бесспорным является то, что его решение отречься от престола и уехать в Голландию было продиктовано стремлением уберечь немецкий народ от гражданской войны и надеждой на скорейшее заключение почетного для Германии мира. Вместе с тем очевидно, что последний германский император едва ли был способен проявить волю и твердость, необходимые для успешного продолжения борьбы на внутреннем и внешнем фронтах. Этому властителю Германии, который благодаря своей внешности производил на окружающих впечатление сильной личности, на самом деле явно не хватало качеств, требуемых для управления державой, находящейся в состоянии войны. Нити управления империей выпали из его рук задолго до отречения от престола. Несостоятельность Вильгельма в роли главы государства выявилась сразу после неожиданного и явно нежеланного для него развязывания мировой войны. Таким образом, 9 ноября была лишь поставлена точка в истории его отречения от престола, которое фактически произошло значительно раньше.

После падения монархии немецкие солдаты оказались перед необходимостью выбора новых ориентиров. Кто мог восполнить им потерю императора?

«Государство»? Оно давно дискредитировало себя в их глазах как беспомощная игрушка в руках партий и политических движений. Государство утратило свой былой моральный авторитет и представало для своих граждан прежде всего в образе всемогущей чиновничьей машины. К тому же республиканская форма правления была явно не по душе большинству граждан Германии, так как она фактически была навязана им держава- ми-победительницами, то есть явилась прямым следствием военного поражения.

«Народ»? В демократическом смысле это был действительно бесспорный наследник авторитета монархии. Однако вскоре выяснилось, что никакой мало-мальски выраженной народной воли, которая могла бы компенсировать авторитет короны, нет, даже по самым насущным вопросам политического и экономического развития. Поскольку новый государственный строй был по существу навязан меньшинством нации ее большинству, народ раскололся на три большие группы. Правые и левые, относившиеся друг к другу как к смертельным врагам, были единодушны только в том, что результаты «революции» их ни в коей мере не удовлетворяли, пусть даже и по диаметрально противоположным причинам. Между ними располагались центристы, которые хотя и отстаивали демократические принципы, однако были в основной своей массе крайне неоднородны. Другими словами, «центр» состоял из представителей партий и политических движений с различным мировоззрением, с несовпадающими политическими и экономическими взглядами. Поэтому было бы крайне опрометчиво утверждать, что именно центристы могли претендовать на роль выразителей народных чаяний. Впрочем, представители обоих крайних флангов могли рассчитывать на это в еще меньшей степени. Так как же могло понятие «народ» заменить армии идею монарха, если народ находился в состоянии раскола и сам не знал, чего он хочет? Душой многие солдаты были на стороне правых, которые, так же, как они, скорбели по монархии. Долг обязывал их служить государству, даже если их и не вполне устраивало его нынешнее устройство, и они исполняли свой долг. Однако ни государство, отношение к которому в народе было весьма неоднозначным, ни сам народ, который не обладал единой политической волей, не могли занять в сознании военных то место, которое еще недавно безраздельно принадлежало самодержавному монарху.

Таким образом, в силу перечисленных выше причин на смену имперской идее в сознании тогдашней армии пришли не «государство», не «народ» (и тем более не какая-то партия), а некое абстрактное понятие «рейха». Оно объединило в себе народ и государство как нечто достойное поддержки и защиты.

Людям непосвященным такая преданность немецкого солдата столь неопределенному, почти мистическому понятию может показаться непонятной, а многим немцам — достойной сожаления. Как бы то ни было, она как нельзя более точно отражает сущность немецкого национального характера. В любой другой стране армия в аналогичной ситуации, скорее всего, осталась бы монархистской или стала бы республиканской. В Германии с ее многовековыми традициями военного строительства невозможно было ни с того ни с сего, тем более за короткий срок стать республиканцем. Вместе с тем, присущее немецкому солдату представление о воинском долге не позволяло ему вступать в борьбу с новым, пусть даже и не совсем устраивающим его государством. В понятии «рейх», олицетворявшем имперскую идею как таковую и не зависящем от конкретного государственного строя, были одновременно заключены предпосылки более поздней позиции армии по отношению к режиму Адольфа Гитлера. В условиях, когда Германия вела войну не на жизнь, а на смерть, перед армией не могло стоять иной задачи, кроме самоотверженной защиты рейха от любых врагов. Такая позиция ни имеет ничего общего ни с национал-социалистским мировоззрением, ни с попытками во что бы то ни стало спасти созданную при Гитлере государственную машину.