Иосиф Линдер - Записки разумного авантюриста. Зазеркалье спецслужб Страница 4

Вытянутые колени штанов сотрудников среднего звена резко контрастировали с элегантной строгостью вертикальных стрелок на безукоризненно выглаженных брюках старшего начальствующего состава. По взглядам, приветствиям и ритуальным особенностям рукопожатий можно было составить четкое представление о месте каждого из них на служебно-карьерной лестнице. И только ближайшие родственники покойного оставались не охваченными этой невидимой системой координат под названием субординация.

Люди перебрасывались отрывочными фразами, вспоминая усопшего или какие-то подробности общего прошлого, иногда подходя к родственникам и стараясь теплотой слов смягчить горечь потери. Эта процедура, свидетелем которой мне приходилось быть далеко не единожды, всегда производила на меня впечатление некоего формализованного действа, разыгрываемого в соответствии с протоколом, выработанным много десятилетий назад в недрах закрытого сообщества, которое и сегодня старается избегать любых новшеств во всем, а тем более в вопросах прощания с умершими или погибшими сотрудниками.

Машины разных марок, различных классов и уровня престижности то и дело парковались около ограды. Участники церемонии, сняв обертки с траурных букетов, постепенно скапливались перед крыльцом, дисциплинированно присоединяясь к очереди в самом ее конце, а значит, и в самом начале этого конвейера скорби. Пришедшие позже бросали косые взгляды на незнакомцев и с подчеркнутой вежливостью сторонились их, стараясь не выходить за рамки своего микросообщества.

Ожидание затягивалось. Темы разговоров все больше теряли связь с основной причиной встречи. Обсуждались служебные перестановки, перспективы карьерного роста, пенсионные дела и личные неурядицы, вспоминались какие-то далекие события. Люди продолжали жить своими интересами и проблемами, прекрасно понимая суету и тщетность многих, если не большинства, своих усилий. Но такова уж сущность человеческой натуры: остановить это броуновское движение в социуме способна только смерть, переводящая безостановочное движение из биологической и социальной сферы в сферу неорганическую, где всякая суета прекращается раз и навсегда.

Наконец гроб вкатили на тележке-катафалке в зал и установили на постаменте. Обнажив головы, присутствующие провожали взглядом тело покойного, обмениваясь удивленными взглядами и репликами. Смерть никого и никогда не красит, но тяжелая, мучительная болезнь практически до неузнаваемости изменила облик высокого сильного мужчины. Он стал похож на высохшую мумию, обтянутую пожелтевшей кожей. Друзья с трудом узнавали своего боевого товарища и еще больше мрачнели, опуская взгляды в пол…

Пол был приятно прохладным. В пекле юга и при дефиците питьевой воды это было спасением, но спасением, опасным своими последствиями. Прохлада пола манила, но одновременно увеличивала шансы свалиться с тяжелейшей простудой. Я нехотя надел шлепанцы и продолжил мерить свое бунгало шагами. Все складывалось великолепно и одновременно ужасающе отвратительно.

Неожиданный и быстрый успех моего предприятия породил массу сопутствующих проблем. Жуткая и гремучая смесь переживаний лишила сна или вернула в него кошмары, основательно забытые со времен раннего детства. Внутри все клокотало. Опресненная вода в душе не снимала напряжения, а погружение в море скорее походило на заплыв в теплом бульоне первобытного океана.

Одно приносило облегчение, и то лишь на короткое время: давнишнее изобретение советских морпехов в виде смеси малибу, старого и крепкого семидесятишестиградусного ямайского рома и холодного кокосового молока с добавлением мелко колотого льда из дистиллированной и прокипяченной воды. Но злоупотреблять этим удовольствием в угоду потенциальной ангине совсем не хотелось. Накопленная энергия не могла найти выхода, и я метался целыми днями по комнатам глинобитного домика с традиционной испанской вентиляцией, которая позволяла обходиться без кондиционера, но не могла спасти от вынужденного, приводящего в исступление бездействия и ожидания.

Все возможные связи были потеряны, оставалось еще несколько дней, которые необходимо было просто пережить, чтобы потом спокойно выбираться из всей этой жаркой августовской кутерьмы. Надо было принимать решение. Наконец мысли выстроились в более или менее стройную шеренгу и, будучи расставленными по местам, позволили создать целостную картину происходящего.

Да, необходимо рискнуть и позвонить, обозначившись и построив хотя и тонкую, но все-таки реальную линию подстраховки. Телефон никак не хотел соединяться с континентом, выдавая нечленораздельное бульканье и электрический треск за подобие своей активности. Только через полчаса тщетных и неудачных попыток удалось дозвониться по нужному телефону, но искомый абонент отсутствовал, и пришлось оставить свой номер для обратной связи. Трубка массивного, почти антикварного аппарата с грохотом опустилась на белый корпус.

Стрелки часов ползли по циферблату с неимоверной медлительностью, а солнце делало все возможное, чтобы пробраться внутрь помещения и нагреть его вместе со всем, что в нем находится, до предельно высокой температуры. Я забрался в спальню, открыл внутренние ставни, создавая конвекционный поток, спасающий от невыносимого зноя и, упав на постель, забылся тем тревожным, поверхностным сном, который так необходим, когда возникает потребность убить время.

Звонок подбросил меня на кровати, и я бросился к телефону. Вначале в трубке несколько раз что-то громко треснуло, как будто кто-то ломал на куски мембрану. Я слегка отвел трубку в сторону, но тут же опять прижал к уху, услышав в ней уже знакомый голос с мягкими обертонами:

– Добрый день. Как погода?

– Здравствуйте. Жара стоит невыносимая, но по прогнозу, может быть, через пару дней будет чуть свежее. Если прогноз не оправдается, то такая жара может простоять еще пару недель.

– Не обгорите на солнышке. До свидания.

В трубке раздались короткие гудки, но этот на первый взгляд ничего не значивший разговор вдохнул в меня новые силы, и я почувствовал себя гораздо увереннее. Я бросился в душ, и даже теплые струи опресненной воды показались мне чуть прохладней обычного. В желудке запорхали бабочки, как перед выходом на поединок, а под ложечкой засосало от внезапно проснувшегося голода. Теперь можно было работать дальше…

Прощальные речи были сдержанно-деловыми, сухими и предельно корректными. Выступавшие словно боялись сказать лишнее и в то же время старались отдать должное навсегда покинувшему их ряды товарищу. Несколько венков в изголовье и пара десятков букетов закрыли подножие гроба. Речи закончились, люди поочередно подходили к гробу, брались за его край и безмолвно прощались с тем, кто уже не мог им ответить. Обойдя гроб, люди подходили к осиротевшим дочерям покойного, чтобы поддержать их, передать им частицу того тепла, которое не досталось их ушедшему товарищу…