Павел Афанасьев - Золото Приамурья Страница 4

В другом случае о сложных взаимоотношениях между откупщиками и властью в письме графу Л. А. Перовскому рассказал сам генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв. 21 января 1850 года он писал из Иркутска:

«На днях я слышал, что известный Бенардаки имеет большие поставки по Военному Министерству. Я знаю, как ценятся эти услуги, и едва ли мне предстоит надежда успевать в личных объяснениях о делах Восточной Сибири, когда он ворочает капиталами Военного Министерства, ибо нельзя забыть, что он в то же время откупщик Восточной Сибири, и здесь издревле признано существование двух властей, т. е. откупщика и генерал-губернатора. Было время, что это сравнение мне казалось обидным, но опыт – великое дело; теперь я сознаюсь, что власть Бенардаки больше моей; он имеет даже власть или влияние на меня лично, а я на него не имею» [17].

Дмитрий Егорович Бенардаки. Портрет работы Карла фон Штейбена

Впрочем, влияние на откупщиков генерал-губернатор всё же имел. Это видно из другого его письма, написанного в Иркутске 26 января 1859 года М. С. Карсакову.

«Бенардаки затеял <на Амуре> столько непригодных дел по всем своим ведомствам, т. е. 1-е по откупу, 2-е – золотопромышленности и 3-е – Амурской компании, что я вынужден дать ему … урок и, разумеется, ни к какой награде представлять не могу» [17].

Против откупов и откупщиков были очень многие, и в итоге в 1863 году система винных откупов была отменена.

Но, как отмечает М. Л. Гавлин [40], «чрезмерная монополия» откупщиков содействовала формированию у них целого ряда специфических черт. С одной стороны, способность проводить масштабные хозяйственные, торговые и финансовые операции, умение вовремя мобилизовать крупные денежные средства, сформировать деятельный персонал для обслуживания откупа. При этом откупщики проявляли удивительную энергию и организационный размах, открытость, контактность, умение приобретать нужные связи и использовать их к своей выгоде». И ко времени отмены откупной системы «бывшие откупщики уже были готовы к переключению своей энергии на новые направления деятельности. Период первоначального накопления для них закончился, и все свои силы и капиталы многие из них направляют на грюндерство, на поиск новых источников обогащения».

Заметим, однако, что ко времени начала реформы состояние Дмитрия Бенардаки оценивалось в 20 млн рублей, и что у него уже были и другие источники обогащения. Деньги, полученные от доходов с откупа, Бенардаки вкладывал в другие виды бизнеса.

Так, в 1860 году в Оренбургской губернии он имел 620 тысяч десятин земли и 10 тысяч душ крепостных. «Слава о хозяйственности помещика Бенардаки гремела по всей России» [80]. А ещё у него было 16 заводов в 6 губерниях. И не случайно, видимо, прототип «раздвоился» в «Мёртвых душах»: обе ипостаси Дмитрия Бенардаки – помещик и капиталист-заводчик – были настолько яркими, что Гоголю запросто хватило на двух героев.

Мне не удалось выяснить, когда именно у Д. Е. Бенардаки появились первые заводы. Возможно, что первыми были Верхне– и Нижне-Троицкий и Усень-Ивановский медеплавильные заводы, основанные И. Г. Осокиным в 1754, 1760 и 1761 году соответственно. Бенардаки купил их в 1837 году, через 10 лет после начала своей предпринимательской деятельности. Но заводы, по всей видимости, оказались убыточны. В 1853–1854 году они перешли в казну и были закрыты. Любопытно, что на Башкирском суконном комбинате сегодня утверждают, что это старое предприятие, известное раньше под названием «Нижне-Троицкая суконная фабрика», было основано на базе медеплавильного завода «царским министром» (!) Д. Бенардаки.

Но если Дмитрий Егорович Бенардаки помимо прочих своих предприятий и занимался лёгкой промышленностью, то всё же не она, по всей видимости, сделала его известным фабрикантом. В 1859 году Бенардаки купил Верхне-Авзянопетровский чугуноплавильный и железоделательный и Нижне-Авзянопетровский железоделательный заводы. Оба этих завода, основанные столетием раньше графом П. Шуваловым на притоке р. Белой в Башкирии и работавшие как единый комплекс, к тому времени уже не раз поменяли владельцев. От Шувалова они перешли к К. Матвееву, затем заводы купил Е. Н. Демидов, а после его смерти унаследовал В. С. Демидов. Следующим хозяином заводов стал М. П. Губин, за ним – Н. Е. Тимашов.

Став новым собственником Авзянопетровских заводов, Бенардаки сразу же приступил к их модернизации. Установил на обоих заводах пудлинговые печи, прокатные станы, паровые машины и паровые молоты. что позволило довести в 1861 году выпуск чугуна до 190 тысяч пудов. Однако после смерти Дмитрия Егоровича его наследники были объявлены несостоятельными, и с 1870-х годов эти заводы были взяты в казённую опеку.

Ещё одним крупным металлургическим заводом из числа принадлежавших Дмитрию Бенардаки был медно-чугунный завод, основанный шотландцем Чарлзом Бердом на Гутуевском острове Санкт-Петербурга. Бенардаки купил завод после смерти основателя (в 1843 году) у его сына Фрэнсиса.

Однако и производство чугуна, стали и проката не было, скорее всего, главной целью Бенардаки-заводчика. Скорее, он занялся этой деятельностью, желая иметь дешёвые материалы для того же судостроения. Ведь он был ещё и судовладельцем, а по совместительству – корабелом.

А. Корин рассказывает, как это начиналось: «В 1849 году в Петербурге была создана «Компания Нижегородской машинной фабрики и Волжского буксирного и заводского пароходства». Сначала Бенардаки был одним из трёх её владельцев. Но когда Дмитрий Егорович предложил вложить деньги в строительство металлургического завода в Сормове, все партнеры по-тихому отползли со своими отцовскими капиталами куда-то в сторону от этого рискованного проекта»[80].

Так вскоре после основания Сормовского завода Дмитрий Бенардаки стал единственным его владельцем и главным руководителем.

«Он оказался прекрасным топ-менеджером своего собственного проекта. Его видели и в цехах, и на территории завода, и в затоне, и в конторе управляющего. Это при Бенардаки на заводе – впервые в нашей стране – появились паровые машины, токарные станки, подъёмный кран. Это Дмитрий Егорович разглядел и поверил в гениального русского молодого инженера Износкова, и тот соорудил для завода первую в России мартеновскую печь» [80].

Уже в 1850 году на Сормовском заводе был построен небольшой колёсный пароход с деревянным корпусом «Ласточка». И почти сразу вслед за ним с заводского стапеля спустили на воду двухтрубный кабестан «Астрахань».

Кабестанами называли большие деревянные суда, предназначенные для транспортировки барж. Пришедшие на смену волжским бурлакам, они переняли «таскательную» технологию своих предшественников. Хотя внутри кабестанов и устанавливались паровые машины, их задачей было вращение не винта или колеса, а ворота, на который наматывался трос. А другой конец этого троса цеплялся к якорю, который предварительно завозился маленьким буксиром метров на 300–400 вверх по течению. То есть кабестан представлял собой по сути мощную плавучую лебёдку с паровым приводом.