Андрей Буровский - Запретная правда о русских: два народа Страница 4

Захват рабов был чудовищно жестоким действием. Но чем дальше, тем меньший срок раб оставался рабом: уж очень была очевидна невыгодность рабского труда. Выучившего язык, начавшего понимать новые правила игры раба старались отпустить на свободу. Вольноотпущенник сохранял связи с хозяином, становился чем-то вроде крепостного, а его дети и внуки уже становились римлянами.

Кроме того, римским гражданином можно было стать. Тот, кто был материально обеспечен, кто владел латинским языком и был готов ассимилироваться в римской культуре, легко становился римским гражданином, а затем ромеем, римлянином. В Галлии местные кельтские-гэльские языки исчезают уже века через два после завоевания. В Иберии-Испании только на северо-востоке страны, в Басконии, сохранились местные иберийские языки: племя васконов решило ни в коем случае не забывать язык предков. До сих пор баски, говорящие на своем невероятно сложном, очень древнем языке, резко выделяются среди испанцев, чей язык ближе всего к латыни из современных романских языков.

Те, кого завоевали римляне, сами стремительно становились римлянами. Не случайно же в 213 году император Каракалла издал эдикт, по которому почти все население Империи стало гражданами. Итог ассимиляции был подведен.

Римская империя пала, и те, кто ее завоевал, все эти готы и вандалы, были ничуть не лучше тех, кого поглотила Империя – иберов, галлов и белгов: такие же дикие. Еще в одном они оказывались точно такими же, даже вломившись в Империю: растерянными перед громадностью того, что увидели.

Потому что можно победить армию и на плечах бегущих вломиться в город, нахально объявивший себя вечным. В город, куда вели все в мире дороги, и по этим дорогам свозили награбленное со всего мира. Память народов сохранила, как вандалы срывали с храмов позолоченную черепицу, спутав ее с настоящим листовым золотом, как их вождь Аларих запустил копьем в мраморную статую и на всякий случай убежал от гигантского, в два человеческих роста, белого воина, не дрогнувшего от удара.

Можно вломиться в дома и храмы, вытащить на улицы, прямо в грязь, награбленное за века, по всему миру. С шумом поделить, тыкая немытыми пальцами, обгрызая траур под ногтями. Захватить клин южной, теплой земли, навсегда избавиться от голода, с гарантиями, на века. Все можно – завоевали, твое, володей… Владеть – можно. Не получается тихо, тупо радоваться, без размышления. Не получается гордиться собой, чувствовать себя лучше тех, кого завоевал, чью армию позорно гнал с победным племенным воплем и воем.

Потому что есть соблазн не только в богатствах, скопленных за века государственного разбоя. Не только в теплой, не знающей снега земле, покрытой апельсиновыми рощами. Соблазн таится в самих здешних людях: в их мозгах, поведении, в их отношении ко всему сущему.

Потому что Империя рухнула, но города живут по римскому праву. А победители, может быть, и сделали бы что-то, но понятия не имеют, что надо делать, что такое вообще «города», и почему им самим так неуютно от этого слишком сложного, мало понятного быта, в котором неотъемлемо присутствуют письменность, римское право, космически громадный Бог, странно не любящий жертвы. Бог, который мог бы разметать все человечество одним дуновением своим, но который почему-то полюбил людей и даже умер за них в своем Сыне.

Потому что вокруг, на развалинах когда-то великолепных городов, даже в нищенских деревушках живут люди, для которых свобода – вовсе не светлый идеал и не мечта, а повседневная реальность; то состояние, в котором живет множество людей. Люди, привыкшие стоять не в рядах клана, рода и войска, а стоять совсем одни, сами по себе, перед государством, мирозданием, историей, царем, военачальником, их непонятным, невидимым Богом.

В обществе побежденных власть начальника ограничена; самые униженные, веками согнутые в покорности, люди привыкли, что и самому высокому начальнику можно все-таки совсем не все, чего захочется.

И завоевателям тоже начинает хотеться такого же. Почему?! Он и сам не может объяснить. Жить сложно, быть лично свободным, выломиться из толпы общинников, завернутых в медвежьи шкуры, хочется так же, как хочется смотреть на закат, умываться росой, любоваться красивыми дикими зверями, видеть дальние страны, любить умную добрую женщину. Хочется потому, что полудикий варвар, оказывается, сам носит в себе такую возможность, такое стремление. Он только не знал, в родных германских ельниках, что он этого, оказывается, хочет.

С вандалами, готами, лангобардами происходило то же, что и с иберами, кельтами, сиканами, ретами – с теми, кого завоевала Империя: они становились римлянами. Проникаясь духом Великого Рима, вчерашние варвары сами надували щеки, грезя величием цезарей; они еще мечтали об Империи, не ведая, что создали Европу.

В 800 году короля франков, завоевавшего почти всю бывшую Империю, Карла Великого короновали как Императора. Последняя попытка восстановить Западную Римскую империю, разумеется, не получилась, и на развалинах построенного Карлом сформировались постепенно страны, известные и теперь: Италия, Франция, Германия.

Впрочем, сам не ведая того по своему невежеству, Карл включил в свою Империю и тех германцев, которые отродясь не жили в границах прежней Римской империи. Руками его рыцарей Европа расширилась за счет саксов, крещенных огнем и мечом. А Шотландия и Ирландия сами приняли христианство, добровольно сделавшись Европой.

И теперь, в X веке от Воплощения Христа, граница Европы проходила по реке Лабе и по узким проливам Скагеррак и Каттегат, отделявшим пока языческую Скандинавию от уже цивилизованного мира.

К XI веку в западном христианском мире окончательно сложилось новое общество – и похожее, и не похожее на римское.

Общественные институты нового общества: университеты, вольные города, система вассалитета напоминали Рим не больше, чем всадник на коне – легионера-гражданина.

Это была не единая Империя, прорезанная хорошими дорогами, с одним законом и одним языком. Множество княжеств и королевств говорили на разных наречиях, враждовали, даже воевали друг с другом.

Общество цементировали только три сущности, которые признавали все:

1. Язык – латынь понимали все, и каждый образованный человек должен был знать латынь. Только на латыни писались книги, летописные записи, официальные документы. Латынь учили все, кто хотел быть понятым за пределами самой ближайшей округи. Ведь не было еще ни немецкого, ни французского, ни английского языков. Было множество наречий, диалектов, языков. Они порой очень различались на самом небольшом расстоянии.