Януш Корчак. Жизнь до легенды - Андрей Маркович Максимов Страница 4

Глава первая. Детство

1

Самый знаменитый роман Януша Корчака про короля Матиуша начинается с замечательной фразы: «Дело было так»[13].

Правда, хорошая фраза? Обязывающая. Вызывающая доверие. Корчак, когда писал о своем любимом Матиуше, знал, как было дело. Я, когда пишу о своем любимом Корчаке, многого не ведаю.

Например, день рождения героя известен точно, а год — нет.

Как такое может быть? Человек все-таки относительно недавно родился… Как можно год рождения не знать? Не до нашей эры, чай, дело происходит.

Корчак не раз сетовал, что отец его несколько лет не мог оформить ему метрику, а когда наконец пришел это делать — сам позабыл, в каком именно году родился его сын.

Что сказать? Папа нашего героя был человеком странным. Жизнь свою он закончил в сумасшедшем доме, и смерть его была весьма таинственна.

Однако не оформлять своему сыну метрику столь долго, чтобы самому забыть: в каком именно году родился твой потомок…

Что тут можно добавить? Разве что: без комментариев.

Когда родители будущего гения педагогики познакомились, Юзефу Гольдшмиту было 30 лет. Он являлся довольно известным в Варшаве юристом с обширной практикой, то есть с неплохим заработком.

Маме, Януша Корчака, Цецилии исполнилось всего семнадцать.

Очевидно, что вопрос «кто в доме главный?» в семье Гольшмитов не стоял. И если папа не берет метрику — значит, не берет. Никто настаивать не станет. Все, что могла сделать мама — это назвать поведение отца «преступной халатностью» и этим ограничиться.

В результате, правда, Януш Корчак до конца жизни не знал: родился ли он 22 июля 1878 года, или 22 июля 1879.

2

Смею вас уверить, что, когда мы начинаем знакомиться с нашим героем, загадка с годом рождения — не единственная.

Вот, пожалуйста, еще одна: как правильно писать фамилию: Гольдшмит или Гольдшмидт? Тут тоже, оказывается, есть неясности…

В Википедии, а также в книге Бети Джин Лифтон «Король детей», написано ГольдшмиДт с предпоследним «д».

Во всех остальных — Гольдшмит. Польский вариант пишется так: Henryk Goldszmit. Никакого «д» на конце нет. Так будем писать и мы: Генрик Гольдшмит. Тем более что дома нашего героя называли не иначе как Генрик.

Или все-таки — Хенрик? Через «Х», а не через «Г»…

Море загадок!

3

Банальность — это абсолютная истина. От того и раздражает.

«Мы все родом из детства»… Банально. Истинно. Раздражает своей очевидностью.

Приятно заметить, что очевидность эта к Янушу Корчаку отношения почти не имеет. То есть у него было, разумеется, детство, однако родом он, скорее, не из него, а из того периода, когда детство заканчивается.

Финал детства, обрушившийся на него, как ураган…

Отец сначала сходит с ума, а потом умирает в психбольнице странно и не до конца понятно — вот обстоятельства детства и юности, сформировавшие нашего героя решающим образом.

До этого все было хорошо.

Прекрасное детство ребенка из обеспеченной семьи: кухарка, горничная, няня — пани Мария.

Кроме них: мама, бабушка, младшая сестра Анна. Наш герой растет в мире женщин, которые любят его и балуют.

Теплое нежное детство.

Во главе дома — отец. Серьезный юрист. Автор монографии «Лекции о бракоразводном праве по положениям Закона Моисея и Талмуда».

До отцовской болезни отношения с папой были, скажем так, противоречивые. Вот как Корчак, уже много позже, описывает их в дневнике:

«Справедливо было, что мама неохотно доверяла детей заботам отца, и справедливо [было то, что] мы — сестра и я — с трепетом восторга, с порывом радости встречали и вспоминали [потом] даже самые напряженные, изматывающие, неудачные и печальные последствия „удовольствий“, которые с поразительной интуицией находил не слишком уравновешенный педагог — папуля.

Он больно таскал нас за уши, несмотря на суровые предостережения мамы и бабушки:

— Вот оглохнет ребенок — сам будешь виноват!»[14]

Но зато в памяти остались прекрасные мгновения катаний с папой на лодке. В лодке отец почему-то никогда не нервничал, и с ним можно было обсуждать что угодно. Он был словоохотлив и даже как будто интересовался тем, что думает и говорит сын.

В доме поговорить не удавалось еще и потому, что он всегда был полон отцовскими клиентами.

Иногда папа зовет сына, ставит на табурет и заставляет читать наизусть стихи. Как правило, Мицкевича. И непременно — на польском языке.

Samotnosci! do ciebie biege jak do wody

Z codziennych zycia upalow…

О чем читал маленький мальчик? Об одиночестве, о любви, о свободе… Стоял на табуретке и декламировал. Как и большинство детей, терпеть этого не мог. Но старался. Чтобы папа не ругался. И мама не расстраивалась.

Одиночество! Зноем житейским томим,

К твоим водам холодным бегу я

И с каким наслажденьем, с восторгом каким

Погружаюсь в прозрачные, чистые струи!{2},[15]

Папе было приятно, что его ребенок читает наизусть классика польской литературы.

Вообще, мне кажется, что, когда детей заставляют читать стихи с табуретки, это делается не столько для возвышения самого ребенка, сколько для радости родителей, для того чтобы они могли похвастаться — какой у них замечательный растет сын.

Папа — известный юрист гордится перед коллегами своим отпрыском. Мама не имеет голоса, чтобы своего сына защищать. Да, может быть, не видит ничего предосудительного: Генрик читает великого польского поэта. Поди плохо!

Знакомая ситуация. Даже банальная.

4

Табуретка. Гости. Декламация стихов. Поклон. И — бежать к себе в комнату. Ото всех. К манящему, а не тоскливому одиночеству.

«Я был ребенком, „который часами может играть один“, ребенком, о котором никто не знает, дома ли он. Кубики (кирпичики) я получил, когда мне было шесть лет; играть с ними я перестал в четырнадцать»[16].

В кубики (которые он сам почему-то называл «кирпичики») наш герой играл странно. Конечно, что-то такое из них мастерил, однако смыслом игры являлось вовсе не строительство.

Для него кубики были… живыми. Он задавал им вопросы и даже, кажется, выслушивал ответы. Играя в свои кирпичики, он общался с ними. Строил фантазийные здания, по сути, — из живых существ.

Не правда ли, это чем-то напоминает работу педагога: живые существа, из которых ты должен построить некую жизнь, которая тебе кажется важной и интересной?

Не этим ли потом будет заниматься в своем Доме сирот директор пан Корчак?

Играть в кубики до четырнадцати лет — конечно, странная история. Папа был больше занят собой и своим делом, и на эту