Николай Иванов - Воспоминания театрального антрепренера Страница 4

Ночью Васильев послал за мной номерного, который с испуганным выражением лица, чуть не вломился в мою квартиру и стал требовать, чтобы я немедленно отправился к Василию Карповичу.

— Что с ним? — спросил я посланного, торопливо одеваясь.

— К-ские мужики его избили!

Вхожу в номер Васильева и вижу ужасную картину: он лежит полураздетый на кровати; все лицо, грудь, руки, в кровавых ссадинах и подтеках.

— Что с вами? — бросился я к нему.

— Плохо, брат, Николай! — ответил он, с трудом переводя дыхание. — Изуродовали… Грудь протоптали… Душу выбили… Самосудом.

— Кто и за что?

— За дело, брат…. чужих жен не люби…

Я было заикнулся о докторе, Васильев от его помощи отказался наотрез.

— Никто не спасет, — сказал он. — Мне этой ночи не пережить…

В этом и я не сомневался, так был он не милосердно изувечен; глаза постоянно закатывались под лоб, придавая его лицу мученическое выражение, а из груди вырывались томительные вздохи. После непродолжительного молчания, он вдруг приподнялся на локте и довольно бодро произнес:

— Умираю, Николай!

Я встал у его изголовья на колени, он прислонился ко мне и испустил последний вздох.

Васильева скромно похоронили; о причинах его внезапной смерти никто не допытывался; власти постарались не поднимать неприятной истории и, таким образом, этот возмутительный самосуд остался безнаказанным и все дело кануло в Лету.

Вскоре после этого события, умер А.С. Карцев, и я остался было не у дел, так как костромской театр в то время пустовал. Тут я задумал уехать куда-нибудь и поступить в труппу, что и случилось осенью 1829 года. С тех пор началась моя скитальческая, актерская и антрепренерская жизнь, продолжавшаяся до первой половины 1880 годов.

Ярославский антрепренер Лисицын прислал за мной своего режиссера с предложением вступить в состав его труппы на очень выгодных условиях, т.е. на 15-ти рублевое ассигнациями жалованье в месяц, которое своим размером польстило моему самолюбию и представляло в перспективе достаточную жизнь.

Начал я у Лисицына прямо с первых комических ролей и этого амплуа придерживался все время моего служения сцене. Впрочем, в мой репертуар также входили оперные и оперетные партии, часто не согласные с моим амплуа, но за то подходившие под мой тенор. В то время мы не смели быть разборчивыми в ролях, а играли без всяких отговорок и рассуждений то, что приказывали и, замечательно, что никакая перетасовка ролей иллюзии не нарушала и талантов не уродовала. Каждый актер был актером в широком значении этого слова и такое верное отношение к искусству имело благотворное влияние на развитие провинциального театра.

Между прочими, у Лисицына служили: знаменитый актер, из дворовых Обрезкова, Варнавий Иванович Караулов, каким-то образом освободившийся от крепостной зависимости и посвятивший себя всецело театру; комик-буфф Орлианский, принадлежавший к дворне князя Урусова, и сын петербургского купца Михаил Яковлевич Алексеев, необыкновенный комик в жизни и злодей на сцене, для каждой пьесы, в которой он исполнял какую бы то ни было роль. Кстати, нужно заметить, что в то крепостное время, господа-помещики, отпускавшие своих дворовых актерствовать у частного антрепренера, получали сами за них жалованье, и ни один из этих подневольных не смел посягать ни на копейку, им же заработанную. Некоторые помещики, в чаянии таких удобных доходов, самолично занимались выработкой драматических талантов у своих крепостных, причем особенное старание прикладывали к тем, которые давали надежду сделаться трагиками, потому что этого рода актеры ценились расчетливыми антрепренерами дороже. Из дворни князя Урусова, кроме Орлианского, были еще другие, второстепенные силы и в общем он за них получал достаточную цифру, которой завидовали весьма многие соседи-помещики.

После Лисицына, Ярославский театр попал в руки Струкова и Соколова, у которых я продолжал службу в следующий сезон. После этого, я снял в компании с несколькими товарищами костромской театр и сделался полноправным распорядителем. Вслед за этим, я взял Ярославский театр и держал его вместе с Рыбинским. В отдельную антрепризу эти театры не отдавались, — нужно было непременно брать оба и играть зимой — в Ярославле, летом — в Рыбинске. Это было вызвано тем, что на летний театр находилось гораздо больше охотников, нежели на зимний, так как Рыбинск в летнее время представляет из себя громадный торговый пункт и в нем гостит много приезжего народа, не скупящегося на удовольствия, а Ярославль ординарный городишко, с известным числом оседлых жителей, уделяющих на театр скудные остатки экономии. Оба эти театра принадлежали тогда губернскому архитектору Панькову, от которого, после моей антрепризы, вышеупомянутый Алексеев приобрел их в собственность. О дальнейшей судьбе Ярославской сцены расскажу в следующей главе, а эту закончу эпизодом с моей фамилией.

При антрепризе Лисицына играл я под фамилией Иванова, которую выбрал еще в Костроме, когда упражнялся на сцене Карцева. Моя настоящая фамилия казалась не звучной и неудобопроизносимой для театральных афиш, и я переменил ее на этот слишком заурядный псевдоним, выкроенный из моего отчества. Приобретя в Костроме кое-какую популярность под этой фамилией, я так и остался навсегда Ивановым, и не только на сцене, но даже и в жизни. Случилось это таким обыкновенным образом: когда мне понадобился паспорт и я обратился за ним в присутственное место, то там, знавшие меня лично чиновники, не расспросив толком кто и что я, любезно угодили мне надписью «купец Николай Иванов Иванов». Впоследствии, когда у меня было несколько взрослых сыновей и когда по отжившему закону купеческие дети солдатчине не подлежали, я даже вносил гильдейский капитал, дававший мне права уже действительного купца.

III

М.Я. Алексеев. — Его антреприза. — Горькая шутка. — В.А. Кокорев. — Поездка в Вологду. — Опять Ярославль. — Случайная антреприза. — В.А. Смирнов. — Его братья. — Анекдот с губернатором.

Михаил Яковлевич Алексеев был большим любителем сцены, из-за которой претерпевал довольно продолжительное время бедствия и крайнюю нужду, но актером был положительно невозможным. Он еще в юности, но будучи уже женатым, убежал от своего отца, покинув жену с ребенком, и пристроился к Ярославскому театру, в котором переходил с рук на руки, от одного антрепренера к другому. Жалованье, разумеется, он получал мизерное, на которое едва можно было существовать. Отец же его имел громадное состояние, доходившее чуть не до миллиона; но недовольный поведением сына, старик не помогал ему ни копейкой, хотя приютил у себя его соломенную вдову с малолетней дочерью. Конец долготерпению Михаила Яковлевича наступил в начале тридцатых годов, когда его отец «волею Божею отыде к праотцам». На долю единственного сына досталось почти все богатство, скопленное копейками в продолжение десятков лет.