Ирэн Фрэн - Клеопатра Страница 4

Историк А. Б. Ковельман[5] определяет разницу между птолемеевским и римским Египтом (то есть между Египтом как ядром воображаемой мировой державы Клеопатры и Египтом как частью реорганизованной Августом Римской империи) таким образом:

«Римское завоевание произвело переворот… Главное, что изменилось — пало царское хозяйство Птолемеев. Падение началось еще задолго до самоубийства Клеопатры VII. Разрушались царские монополии, земля переходила в частную собственность. Римляне завершили процесс и внесли в него новую черту. Они попытались придать Египту облик гражданского общества. Человек перестал быть придатком царской казны и сделался хоть иллюзорно, хоть фиктивно, но личностью. Его положение определялось богатством, гражданством, образованием — личными достоинствами, а не должностью… Расплодились частные мастерские (при Птолемеях преобладали казенные). Развивалась частная торговля. Увольнение от службы и произвело, вероятно, чувство собственного достоинства, без которого свободно обходились подданные Птолемеев… Центры областей (номов) при Птолемеях считались деревнями, хотя насчитывали десятки и сотни тысяч жителей — много больше, чем заштатные города в Элладе… При Северах начался процесс муниципализации, когда городские советы появились в метрополиях (центрах номов) и в Александрии (начало III в. н. э.). В IV в. Диоклетиан превратил метрополии в полисы, автономные города античного типа. Еще раньше всему населению империи Каракалла даровал права римских граждан. Другой канал формирования «гражданского сознания» — египетские корпорации. В I в. н. э. корпоративное движение пышным цветом расцвело в долине Нила».

Впрочем, так никогда и не реализованная утопическая мечта о создании всемирной эллинистической державы в каком-то — идеальном — аспекте все-таки осуществилась: греческая культура оказала огромное влияние и на прагматичный Рим, и на многие другие народы; она не только стала одной из важнейших составных частей современной европейской культуры, но серьезнейшим образом воздействовала, например, на развитие иудейской и мусульманской философии и науки…

Таков был исторический контекст правления Клеопатры. Однако, как я попыталась показать в начале статьи, Ирэн Фрэн, видимо, хотела создать что-то вроде современного варианта жизнеописаний Плутарха — поучительный рассказ (не искажающий исторической действительности, то есть лишенный элементов вымысла, «романных красот») о человеческой жизни вообще. Она и жанр своей книги определяет как récit — «рассказ, повесть», но не «роман» и не «биография». Ее книга — синтез истории и литературы.

Как историческое сочинение книга эта обладает многими достоинствами. Здесь дается объемный анализ событий, то есть показываются одновременно и политическая, и экономическая, и культурная ситуации, высвечиваются их истоки (в качестве самого яркого примера такого рода «выявления истоков» можно упомянуть занимающий несколько глав рассказ о последних Птолемеях — тема, почти неизвестная широкому читателю, представленная разве что в узкоспециальных работах). Ирэн Фрэн излагает нетрадиционные (но убедительно выстроенные) версии некоторых важных эпизодов: предлагает свою трактовку мотивов убийства Цезаря; интерпретирует битву при Акции не как регулярное сражение, а как довольно успешно осуществленную Антонием операцию по прорыву блокады; объясняет самоубийство Антония не коварством царицы, а ошибкой ее гонца; связывает возникновение знаменитой IV эклоги Вергилия с первой беременностью Октавии и надеждами римлян на прекращение гражданских войн. Она пользуется самого разного рода источниками, в том числе титулатурами, монетами, оракулами, языком как таковым (я имею в виду подробный анализ терминов, понимание которых в древности не совпадало с сегодняшним: например, félicitas, «счастье»; superbia, «гордость, высокомерие»; amor, «любовь»; μεθη, «(сладостное) опьянение»). В плане работы с источниками ее самые поразительные, на мой взгляд, достижения — это использование древних малодостоверных слухов (например, о чудесных знамениях) как средства, позволяющего проникнуть в массовое сознание и подсознание (ср.: «сплетни… суть не что иное, как питательная почва для смутных страхов и одновременно страх, облаченный в слова»); весь экскурс, посвященный анализу термина infandum, «несказанное, невыразимое», которым римляне обозначали убийство Цезаря; анализ грамматического строя жизнеописания Антония у Плутарха («… с момента, когда Антоний становится любовником Клеопатры, историк, описывая его состояния, применяет почти исключительно пассивные конструкции»).

Однако ракурс изображения выбран особым образом; «искажение перспективы», о котором я говорила выше, здесь намеренное, оно, скорее, обогащает наше представление об описываемых событиях (как, скажем, мусульманские работы по истории Золотой Орды дополняют европейскую историографию по той же теме). Сам автор в предисловии обосновывает свою позицию так: «Обычно именно через призму их [Цезаря и Антония] судьбы пытались прояснить личность Клеопатры. А почему бы не перевернуть эту перспективу? Почему бы не попробовать «расшифровать» образ Клеопатры не с точки зрения мужчин, которые были ее врагами или ее любовниками, а с точки зрения женщины? Почему бы не посмотреть на все происходившее с ней глазами Александрии, а не одного только Рима? Не глазами ее победителей, явившихся с Запада, а глазами Востока, который, что кажется несомненным, потерпел поражение?»

В центре повествования — не исторические события, а важнейшие моменты человеческой жизни Клеопатры и тесно связанных с ней людей: Цезаря, Антония, Октавиана. Такие, как взросление, любовь, рождение детей, предательство и гибель близких, встреча с началом собственной старости и смертью. Исторические события — только фон, придающий ту или иную окраску этим главным для каждого (и древнего, и современного) человека событиям. Цезарь, Клеопатра, Антоний прошли через многие трагические перипетии, и ни один из них не сумел осуществить свою мечту, то есть, если можно так выразиться, взлететь на гребень исторических обстоятельств, а не оказаться погребенным под их волной. И все же их жизни — по крайней мере, в свете данной книги — представляются более счастливыми, более завидными, чем жизнь Октавиана. Тут дело, как кажется, в качестве взаимоотношений с окружающим миром. Устами отца Клеопатры, Флейтиста, Ирэн Фрэн трактует проблему человеческого счастья так: «… необходимо уйти из жизни, как уходят с банкета, — оставаясь хозяином своей судьбы, урегулировав вопрос о наследниках и отведав всех удовольствий этого мира». Главные герои книги — Клеопатра, Цезарь, даже противоречивый Антоний — выполняют все три условия. В этом смысле особенно интересен пример Антония, человека более или менее заурядного (по сравнению с Цезарем), обремененного многими пороками, но тем не менее обладавшего некоторыми качествами, которые вызывали уважение даже у Плутарха, который вообще относился к нему очень плохо, считал его «бабьим прихвостнем» (Сравнительные жизнеописания. Антоний, 62) и тираном. Я приведу такого рода высказывания античного историка, чтобы не объяснять своими словами, что значит «качество взаимоотношений с окружающим миром»: