Клаус Фритцше - Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь Страница 4

Меня же родители не докучали. Оба старших брата (один старше меня на 3, а другой — на 6 лет) выдержали установку на военное образование, а старший хотел стать кадровым офицером. И поэтому было само собой разумеющимся, что я, младшенький, тоже смогу это сделать.

Я продержался в Наполе 4 года, все больше и больше сползая вниз по школьной успеваемости, а также в оценке меня со стороны как воспитателей, так и товарищей из класса. Это вело к отпочкованию и такому расположению духа, который называют сегодня депрессией. Вокруг меня все крошилось. Когда после пасхи 1937 года была закончена 4-я гимназическая ступень, кучка поступавших в 1933 году состояла лишь из пяти «переживших». Между тем образовавшаяся брешь была заполнена так называемыми «восстановительными» учениками. Это были отобранные спортивные юноши из настроенных на национал-социализм семей, с успехами которых мы, «старики», не могли конкурировать.

Особенными событиями в жизни наполеанцев были так называемые маневры. Это были почти военные учения с ежедневными марш-бросками на дистанцию до 50 км и крупными военными играми, к месту проведения которых с разных направлений выдвигались учащиеся имевшихся на тот момент 12 школ Напола. Мы повидали много мест в Германии, но из-за разбитых на маршах ног и экстремальной усталости, предпочтительнее было просто свободное от школьных дел время.

Моя ненависть к Наполе более возросла после того, как у нас появились люди в форме СС и путем наблюдения и обмера тела и головы, приступили к оценке школьников на предмет расовой принадлежности. Раздевшись догола, каждый ученик представал перед комиссией и получал одну из 9 категорий, среди которых первая была «германская», а последняя — «негроидная». Мои оба брата получили 2-ю и 3-ю расовые категории. Я же получил 7-ю и чувствовал себя как отчисленный.

Непосредственно перед началом летних каникул 1937 года я, после проведенных в дождь и холод «полевых учений», с высокой температурой прибыл в школьный лазарет. Диагноз: Плеврит. Еще не совсем выздоровевшего, главный врач отпустил меня за день до отъезда на летние каникулы, и заметил: «Дома у тебя будет более хороший уход, нежели здесь».

На мой вопрос по поводу открепительной справки, он ответил: «К чему? Завтра уже не будет никаких занятий или спортивной подготовки.» Так думал врач. Но руководитель учреждения думал иначе.

В ночь на день отъезда была объявлена ночная тревога! Это означало, что через 5 минут ты обязан стоять на плацу в строю с полной боевой выкладкой. Но ввиду того, что я себя считал не совсем выздоровевшим пациентом, то на плац вышел в тренировочной одежде. На вопрос командира сотни по поводу наличия справки об освобождении, я, естественно, ответил негативно.

«Итак, быстро в казарму, и сюда в полной выкладке!» Таков был его приказ.

Моя реплика по поводу сказанного врачом осталась без внимания. Мне ничего не оставалось, как только подчиниться. А когда я появился на плацу, то колонны уже давно ушли. Был объявлен учебный марш-бросок на 25 км.

Меня ожидал командир взвода и водитель, сидевшие в джипе гимназии, который был без тента. Мы последовали по пути колонн. Было раннее утро, холодное и туманное. Одевшись наспех в короткие брюки и одну лишь коричневую рубашку, я сидел на открытом ветру и дико мерз, пока мы не достигли колонн на марше. После 14 дней, проведенных в постели, марш с «обезьяной» на спине (войсковой ранец с коровьим мехом наружу и притороченной к нему свернутой плащ-палаткой) стал для меня сущей мукой. Я был в ярости от незаслуженного обращения. Был уже обед, когда мы наконец вернулись в расположение школы, чтобы сменить маршевые ранцы на чемоданы, приготовленные к отъезду домой на каникулы.

Как я выдержал поездку домой на поезде, уже не помню. По прибытии домой температура была уже очень высокой. Рецидив — мокрый плеврит. Вот с этим и начались летние каникулы. Антибиотиков, с помощью которых можно было быстро сбивать температуру, тогда еще не было. Выздоровление протекало медленно. А смертные исходы у пациентов с таким диагнозом не считались редкостью.

И тут еще из Наумбурга пришел «голубой конверт», т. е. сообщение: «Ваш сын не успевает по школьной программе, поэтому мы рекомендуем освободить его от посещения этой школы.» Формальной причиной для этого послужили спортивная подготовка и история, по которым я был «двоечником».

То, что такое решение могло быть принято на третьем месяце учебного года, я мог объяснить тем, что я давно находился в «списке сбитых»,[3] и может быть, после консультации между воспитателями и врачом школы по поводу правомерности отправки меня на марш, а также возможных последствий.

Лишенный возможности купаться и играть, вышвырнутый из элитной школы, как «не доросшая задница из последней шеренги», слушающий деревенские сплетни о несостоявшемся младшеньком деревенского учителя, проводил я летние каникулы преимущественно в горизонтальном положении. В любом отношении я чувствовал себя абсолютно отвратительно. Мне было 14 лет.

1.03 ИНТЕРЛЮДИЯ

А потом последовал прием в государственную школу имени Мартина Лютера в Айслейбэне, в реальную гимназию, в новый жизненный отрезок, преисполненный успехами. Психологическая травма от Наполы быстро ушла на задний план, хотя от нее я не смог полностью избавиться до самой старости. Читатель может удивиться, что после того, как я был вышвырнут из элитной школы Напола, не сделал соответствующих выводов по поводу Гитлера и национал-социализма. Но эту элитную школу я расценивал как «язву на некогда здоровом теле», не зная или не хотя знать, что это тело было поражено уже массой таких язв.

В новой школе я встретил большое количество друзей начальной школы, ни один из которых не подал вида, что я, мол, вылетел из элитной школы, и, собственно, был отщепенцем. Напротив: Меня приветствовали как, своего роде, заблудшего сына. Это был дружный класс. В 1990 году с обеих частей Германии на встречу выпускников, окончивших школу ровно 50 лет назад, из 22 ребят прибыло аж 15.

В новой школе я хорошо справлялся с требованиями учебного плана, причем удалось преодолеть особенный барьер. Дело в том, что в Наумбурге в качестве первого иностранного языка мы изучали английский, а в Айслейбэне это был французский. Я поставил перед собой задачу, догнать программу по этому иностранному языку до конца года. Для этого имелась причина. Во-первых, в моем распоряжении был частный преподаватель (пенсионерка из дома престарелых), с которой я мог заниматься французским 6 раз в неделю. Но была и главная мотивация, которую можно кратко выразить словами: