Андрей Коренев - Кадетская история Страница 4

— Р-р-авня-айсь! Смирр-на! К таржествен-наму маршу! Па-а-взводна! Дистанция десять шагов! Управление пр-ряма! Остальные напр-ра-а-во! Шага-а-м! Марш!!!

Все! Вперед! Ударил по нервам знакомый военный марш! Но что происходит? Знакомая с детства по фильмам и радио мелодия что-то рвет в душе и сердце!!! Что происходит? Почему вслед за звуками марша дрожит от изумления душа?! Почему знакомая с детства мелодия звучит по-другому? Почему совершенно явственно я чувствую взгляды моей мамы, бабушки и сестры?! Они же за тысячи километров от меня?! Почему чувствую их боль и переживания за меня?! Звуки марша зовут на подвиг, гордость за Россию и за армию наполняет меня, и вдруг, совершенно отчетливо я осознаю, что стою в армейском строю, что я — солдат России, что я — готов отдать за нее свою жизнь, что рядом со мной стоят такие же солдаты Отчизны, и все мы, идущие в строю — ее сыны… И я не должен подвести Родину, маму, бабушку, сестру… Только победа… или смерть… Но не позор!!! У меня возникло чувство личной причастности ко всему вокруг, ответственность за Родину и чувство бессмертия, когда за благородное дело не страшно и погибнуть.

— Товарищ майор! Что за музыка играла, когда мы проходили торжественным маршем? — всех без исключения интересует этот вопрос.

— Музыка? — улыбается командир взвода, — Это называется военный марш. Марш «Прощание славянки». Зацепило? Написал композитор Василий Агапкин в 1912 году. С тех пор беспрерывно звучит в России наравне со свадебным маршем Мендельсона и похоронным — Шопена. Три марша — свадьба, прощание и похороны… Россия всегда кого-нибудь провожает, в основном — на войну…

Да! Да! Да! Только так и не иначе! Только — прощание славянки! Прощание русской женщины со своим отцом, мужем, сыном! Потому я чувствовал взгляды своих родных! Теперь мне стала ясна моя судьба — и ни каких сомнений!

— Второй курс после отпуска приехал!

— Где?

— Вон, два кадета стоят, ищут своих, из Находки!

— Олег, иди сюда, тебя спрашивают!

Только увидев второкурсников, я почувствовал свою неполноценность. Как получили черную суворовскую форму, нашили алые погоны, так казались себе настоящими суворовцами, а как увидели старших кадет, так сразу бросилось в глаза, что погоны у нас, у молодых, пришиты криво, форма топорщится, осанки нет… А «старички», всего на год старше нас, выглядели, словно сошедшие с картинки. Еще больший шок все испытали на утренней зарядке, когда две колонны суворовцев пробегали навстречу друг другу. Навстречу нашему тяжело бегущему не в ногу строю в едином ритме легким шагом бежали старшие кадеты! Это было само совершенство! Мы почувствовала себя убогими на фоне загорелых, подтянутых, мускулистых старшекурсников, только прибывших из летних отпусков… Неужели они всего на один год старше нас? Неужели мы можем стать такими же?

С прибытием старших кадет начался террор. Свободно ходить по училищу — опасно. Территориально и негласно училище разделилось как бы на две части: на одной расположено три казармы первого курса, на другой половине — казармы второго курса, а границей между ними служит училищный стадион.

Тренчики с ремней отбирали сразу, «мальчики» были лишены этого права, зато у «старичков» носить по несколько тренчиков — считалось шиком. Когда «мальчики» в колонну по одному заходят в учебный корпус и идут по лестнице или по коридору в класс, если там нет офицера или учителя, «старички» играют в интересную игру. Стоя вдоль стен коридора с обеих сторон, они пытаются посильнее приложиться молодежи под дых, или попасть ногой мальчику под зад. А тот должен увернуться, если сможет. В общем, жизнь стала «интересной» и напряженной, полной тягот и лишений «военной службы».

Почти у всех «мальчиков» нашлись свои «старички», которые, когда оказывались рядом, всегда защищали своих молодых земляков. Правда, дух землячества у тех, кто проживал дальше, возрастал пропорционально удаленности от училища. Чем дальше живешь от училища, тем дружнее твое землячество. Потому наиболее дружными оказались красноярцы, иркутяне, читинцы…

Порой физическое рукоприкладство проявлялось в виде кровоподтеков и ссадин, но как ни пытали офицеры первокурсников, никто и никогда не сознался, что его ударил «старик». Стукачество на своих кадет считалось одним из наиболее страшных грехов, и каждый знал, что после доноса его ждет презрение и ненависть всех кадет, включая и товарищей-первокурсников, что ему будут созданы невыносимые условия для жизни, что он никогда не оденет кадетского краба. И каждый из молодых кадет знал, что за стенами училища любой из «стариков» придет при необходимости к нему на выручку, никогда не ударит и не унизит. Потому что в училище — это одно, старший и младший, а за стенами училища — они равны, они оба кадета.

Но в душе каждого жила гордость. Обособленность от своих семей, новые правила поведения, трудности военной жизни — резко усиливали юношеский максимализм и толкали на сопротивление всему тому, что было несправедливым и лишним с нашей точки зрения.

Возмущение и недовольство проявлениями насилия над нами со стороны «старичков» нарастало постепенно. Да что же это делается? Сколько можно терпеть? Почти у всех молодых суворовцев «старики» — второкурсники отобрали тренчики, не раз и не два все схлопотали по подзатыльнику, а в буфет вообще невозможно сходить! «Старики» ведь всего на год старше! Самым ярым борцом за равноправие старших и младших оказался не суворовец, а командир третьего взвода майор Дмитриев, по прозвищу Пиночет.

— Вы суворовцы, или маменькины сынки?! — возмущенно спросил он, выведя из строя суворовца с разбитой губой, — Только не надо мне рассказывать сказки, что ты упал с турника! Один раз окажите сопротивление, вот увидите, что вас оставят в покое.

Слова майора упали на благодатную почву, озвучили то, о чем постоянно говорили в свободное время. Рота стояла перед казармой повзводно, готовясь к построению на полдник, когда на свою беду, с соседней аллеи в тыл роты вышло трое второкурсников, презрительно разглядывающих молодых суворовцев.

Подростки, стоящие во взбудораженном душевном состоянии, обернулись. Вот он, противник! Ничего не подозревающий! И как хочется отвесить ему подзатыльник, чтобы он больше никогда не приближался к ним. И в абсолютном молчании рота сорвалась с места, на ходу скидывая ремни, и заученным движением обматывая концом ремня кисть правой руки, оставляя пряжку свободно болтаться на весу.

Приятно видеть, как у твоих мучителей меняется выражение на лице от презрительного до недоумевающего и испуганного. Как они разворачиваются и пытаются бежать от накатывающей на них черной волны суворовцев. Врешь! Не уйдешь!