Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви - Дьердь Далош Страница 4

Хотя к тому моменту, когда Гумилев был расстрелян, Ахматова уже несколько лет состояла в разводе с ним и ей самой никаких политических обвинений предъявить было невозможно, «тень» бывшего мужа преследовала ее еще долго. В 1918 году она вышла замуж за Владимира Шилейко, потом, двенадцать лет, была женой искусствоведа Николая Пунина; однако в глазах властей и особенно в глазах тех, кто нес ответственность за расправу над поэтом, она так и осталась вдовой Гумилева. Тем более что она самоотверженно пеклась о его творческом наследии, да и вообще никогда не отрекалась от своей духовной общности с ним.

Для руководства советской культурной политики Ахматова всегда представляла собой непростую проблему. Правда, сегодня уже трудно проверить, действительно ли в 1925 году появилось специальное секретное решение ЦК о запрете на публикацию ее стихов, — так считали некоторые современники, да и сама она была в этом уверена. Косвенным свидетельством в пользу подобного предположения может служить тот факт, что следующий ее сборник, «Из шести книг», вышел лишь летом 1940 года — и вскоре был изъят из книжных магазинов; в Союз писателей ее тоже приняли только в 1940 году. Вместе с тем в 1925 году подобные решения — во всяком случае, касающиеся конкретных авторов — едва ли уже были в практике.

Как писатель Ахматова на протяжении 20–30-х годов находилась почти в полной изоляции, отношения с ней поддерживали лишь несколько литераторов, которые, подобно ей, или обретались на задворках литературной жизни, или относились к числу отверженных. На периферии ютился, например, Борис Пастернак; среди отверженных нужно упомянуть прежде всего Осипа Мандельштама. В то же время Ахматова, хотя и не появлялась в печати, оставалась довольно известной, и нет никаких свидетельств того, что ее когда-либо собирались арестовать и тем более судить. Власти сквозь пальцы смотрели даже на то, что в 1936 году она навестила Мандельштама, сосланного в Воронеж, и сохранила солидарность с поэтом после того, как его унес смерч Большого террора.

Зато тень расстрелянного Гумилева роковым образом повлияла на судьбу его сына Льва. В 1935 году в Фонтанном доме, в квартире Ахматовой, был произведен обыск, после чего Леву вместе с Николаем Пуниным арестовали. Ахматова написала драматическое письмо Сталину, друзья добились, чтобы оно попало в руки вождю, и Леву (тоже вместе с Пуниным) через неделю выпустили. Правда, в 1939 году арестовали опять, и на сей раз никакие ходатайства не помогли. Лишь в последний год войны, добровольно уйдя на фронт как солдат штрафного батальона, он обрел — на время — свободу и гражданские права.

В этот период, сразу после войны, несколько упрочилось и положение — как гражданское, так и писательское — самой Ахматовой. В первые месяцы блокады она выступала по радио, призывая население города стойко сопротивляться немцам; ее даже удостоили медали «За оборону Ленинграда». Из осажденного города ее вместе с другими писателями специальным самолетом эвакуировали в Москву, оттуда переправили в Ташкент. В узбекской столице ей удалось издать тоненький сборник стихов. Перед возвращением в Ленинград жизнь вроде бы обрела стабильность и перспективу. Ахматовой было пятьдесят пять лет.

Какое-то время казалось, что судьба улыбнулась ей даже в той сфере, на которой она давно поставила крест: к ней пришла счастливая любовь. Еще в конце 30-х годов она познакомилась с ленинградским врачом Владимиром Гаршиным; он очень помог ей, когда арестовали Льва. Гаршин недавно овдовел; ему, врачу, пришлось остаться в осажденном Ленинграде, но он пообещал Ахматовой: как только ей позволят вернуться, они поженятся и будут жить вместе. Они много переписывались; расстояние лишь укрепляло их романтическую взаимную тягу.

Но видимо, чувство это не захватило Ахматову целиком. В Ташкенте, когда она уже считала Гаршина мужем, в ней вдруг вспыхнула любовь к польскому контрразведчику (по официальной легенде — литератору) Юзефу Чапскому, который находился в столице Узбекистана как представитель генерала Андерса. Чапский стал первым с 1917 года иностранцем, с которым Ахматова имела возможность разговаривать. Она посвятила ему страстное стихотворение с многозначительной первой строкой: «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума…» («Из восточной тетради»). С Гаршиным она рассчитывала не столько сходить с ума, сколько вместе стариться. Супружество, предложенное ей врачом, должно было стать тихой, надежной пристанью, а квартира, куда ей предстояло переселиться, первым с неведомо каких пор настоящим домом.

В апреле 1944 года, когда Ахматова по дороге из Ташкента в Ленинград ненадолго остановилась в Москве, тамошние друзья нашли ее просто счастливой. Незадолго перед отъездом она разговаривала с Еленой Осьмеркиной: среди прочего жаловалась на неудачное замужество с Пуниным, потом, без всякого перехода, сообщила: «А вы знаете, я выхожу замуж за профессора медицины Владимира Георгиевича Гаршина». Почти то же самое вспоминает Нина Ардова (в пересказе Эммы Герштейн): «…В Москве она широко оповещала знакомых, что выходит замуж». Ахматова даже собиралась взять фамилию Гаршина.

В Ленинград Ахматова ехала вместе с друзьями, супружеской парой Владимиром Адмони и Тамарой Сильман. «В поезде мы проговорили до глубокой ночи, — вспоминает Владимир Адмони. — Ведь мы не виделись больше полугода. Первое, что нам сказала Ахматова, было: „Я еду к мужу!“» Кстати, больше ей и ехать-то было некуда: бывший дворец Шереметевых, Фонтанный дом, пока стоял пустой, с выбитыми окнами, без воды и света.

Потом случилось нечто ошеломляющее. «Мы знали, что Ахматову будет встречать Гаршин. И действительно, когда мы вышли из вагона, на перроне стоял человек типично профессорского вида <…>. Он подошел к Ахматовой, поцеловал ей руку и сказал: „Аня, нам надо поговорить“. Они стали, разговаривая, ходить по перрону. Мы поняли, что уйти нам нельзя. Ходили они не очень долго, минут пять или восемь. Потом остановились. Гаршин опять поцеловал Ахматовой руку, повернулся и ушел. Мы почувствовали, что он уходит, окончательно вычеркивая себя из жизни Ахматовой.

Ахматова подошла к нам. Она сказала совершенно спокойно, ровным голосом: „Все изменилось. Я еду к Рыбаковым“».

Семья Рыбаковых давно была в дружеских отношениях с Гаршиным и Ахматовой. По воспоминаниям Ольги Рыбаковой, Гаршин пришел к ней незадолго до приезда Ахматовой и, в совершенном отчаянии, рассказал, что во сне ему явилась покойная мать и запретила жениться на Ахматовой. Сон этот, наверное, не был пустой выдумкой, однако в действительности произошло нечто куда более банальное: во время блокады Гаршин влюбился в свою ровесницу и коллегу. Сообщить