Евгений Федоровский - Из жизни облаков Страница 4

Компрессор мы обнаружили там же, где рыли котлован. Правда, все, что поддавалось ключу, было отвернуто, согнуто, оборвано. Но уцелели остов, блоки, неподъемные маховики - скелет, к которому мы полегоньку-помаленьку натаскаем мяса.

Без раскачки, по-авральному мы взялись за работу. Сенечка сумел оформиться переводом, поклявшись при любой надобности откликнуться на зов искусства. Дождавшись минуты, когда старик Зозулин после обеда впал в блаженное состояние, спросил его, не подходил ли кабель к трансформаторной.

- Он и сейчас там.

Я помчался к будке и обнаружил отсоединенный конец кабеля, замотанный изоляционной лентой, как культяпка. Потом нашел ввод в эллинг. Обесточенные провода подвел к рубильнику. Вооружившись переноской, кусачками и отверткой, вернулся к будке и, "прозвонив" концы, подсоединил их к сети. Эллинг озарился огнями.

Так у нас появились электричество и своя крыша над головой.

За пятьдесят с лишним лет существования обсерватория обросла свалками, как корабль ракушками. Не выходя за пределы территории, мы набрали все недостающие детали для станков и компрессора. Сначала заработал токарный ДИП, потом присоединился к нему фрезерный станок.

Освещенный и подававший звонкие производственные шумы эллинг привлек внимание обсерватории. Таблички с грозной надписью "Посторонним вход воспрещен!" возымели обратное действие. К эллингу повалили любопытные.

И вот тогда Сенечка приволок огромную образину, имевшую дальнее сходство с мохнатой кавказской овчаркой, пегим догом и гладкошерстным рыжим боксером. От разнопородных предков эта собака унаследовала самые отвратительные черты. Мало того, что она была страшна, как собака Баскервилей. Она много жрала, опустошая наши тормозки, гоняла котов, вызывая их яростный вопль. Надо было серьезно браться за ее воспитание. Увы, скоро оказалось, что мы с Сеней расходились в педагогических концепциях. Я отстаивал древнеримский принцип "кнута и пряника". А поскольку пряников пес уже отведал вдоволь, очередь была за кнутом. Сенечка выдвигал более гуманную идею воспитания на личном примере. По его мнению, вина бездомного бродяги была не так уж велика, поскольку ему негде было усваивать хорошие манеры.

Все же у собаки оказалось и одно достоинство, может быть, главное. Она отпугивала. Увидев человека, замыслившего разжиться у нас чем-нибудь, она мчалась навстречу, высунув лоскут красного языка и не издавая лая. Она взвивалась на дыбы перед "обезноженным" от страха и неожиданности страдальцем и клацала клыками, точно капканом. Не в силах сбавить скорость, псина описывала длинную дугу для повторной атаки. Этого мгновения человеку хватало, чтобы выпасть из полуобморочного состояния и сообразить, что делать дальше. Когда собака выходила на финишную прямую, человек уносил ноги быстрее олимпийца. До преследования жертвы пес не опускался. Вскинув ногу, он сердито делал отметку на границе своих владений и отбегал на облюбованный им взгорок, откуда хорошо просматривались подходы к эллингу.

Чтобы узаконить для него это место, мы соорудили будку. Оставалось придумать кобелю имя. Из затруднения вывел Арик, при виде которого у безродного пса обнаружился еще один изъян. Он оказался подхалимом. Уж не знаю, чего начальственного учуял пес в невидной фигуре Арика, но он выскочил из своего логова с радостью, с какой эскимос встречает луч солнца после полярной ночи. Он барабанно забил хвостом, выколачивая блох, подал голос.

- Митька, - Арик потрепал загривок и воззрился на нас, остолбеневших от этой сцены.

- Ты знаешь эту собаку? - наконец спросил Сенечка.

- Первый раз вижу.

- А откуда кличка?

- Разве он на Митьку не похож?

- Но ведь этот террорист вогнал в страх всю обсерваторию!

- Мне уже жаловались и грозились...

- Тогда почему он тебя не съел?

- Потому что в отличие от вас, разгильдяев, у него развито чувство субординации.

Так пес обрел имя. Он признавал только нас троих. Сообразив, очевидно, что кошачья стая тоже имеет какое-то отношение к эллингу, он примирился и с кошками. А когда мы поставили его на скромный, но по-солдатски сытный рацион, он перестал разорять наши тормозки. Разгладилась, маслянисто заблестела шерсть, появилась благородная осанка. Вот что значит, когда собака чувствует себя при деле!

Потихоньку мы перебрали автомобильный мотор и, поставив его на обкатку, взялись за компрессор. Хотя он был старой конструкции, но оболочку мог накачать минут за тридцать. Нам важно было проверить надежность швов и поставить заплаты там, где мог просачиваться газ. Осматривать оболочку решили с помощью люльки, подвешенной к балке под крышей эллинга.

Артур тем временем начал сколачивать группу энтузиастов аэронавтики, чтобы не ломиться к начальству в одиночку. Среди старых ученых оказались те, кто летал на аэростатах. Их не надо было убеждать. Особенно ценными оказались советы Гайгородова, старейшего аэролога, воздухоплавателя. Маленький, подвижный, с веселыми морщинками вокруг глаз, Георгий Михайлович отвел Артура в уголок и по привычке дернул за лацкан пиджака:

- Чем смелей проект, тем легче его пробить. Каждый отдел даст вам свой круг проблем. Мы их обобщим на ученом совете.

- Не рано ли?

- Боитесь, ощиплют, пока не обросли перьями? - прищурился Георгий Михайлович. - В последний раз я летал на аэростате двадцать пять лет назад. Не все удалось использовать в статьях, но записи я сохранил. Даже если вы проведете исследования по моей программе, то сразу увидите разницу в показаниях. Помните девиз на гербе Монгольфье?

- Си итур ад астра.

- Вот и поднимайтесь к звездам. Пора!

Чем выше поднимались аэростаты, тем острее вставал вопрос о влиянии высоты на человеческий организм. Путь наверх преградили не только адский холод, но и кислородное голодание.

В 1862 году английский метеоролог Глейшер и его спутник Коксвель достигли огромной по тем временам высоты - 8330 метров. Но этот полет едва не стоил им жизни. Задыхаясь в разреженной атмосфере, Глейшер потерял сознание. А Коксвель, обморозивший руки, с трудом дополз до клапанной веревки, ухватился за нее зубами и выпустил из шара водород.

В апреле 1875 года аэронавты Тиссандье, Кроче-Спинелли и Сивель пошли в полет, запасшись тремя мешками воздуха с кислородом.

Но в этом полете погибли Сивель и Кроче-Спинелли. Потрясенные французы соорудили аэронавтам прекрасное надгробие, которое до сих пор стоит на кладбище Пер-Лашез. Гастон Тиссандье утверждал, что, ослабев, его товарищи выронили изо рта трубки кислородных подушек и задохнулись от нехватки кислорода...

И все же люди продолжали летать. Еще больший эффект в воздухоплавание принесла фотография. Изображение земли с высоты, реки, города, фермы, снятые с непривычного ракурса, размножались в тысячах открыток. На снимки смотрели так же, как мы разглядываем голубой шар Земли, сфотографированный из космических далей. Стало возможным запечатлевать и многообразные формы облаков, и рождение циклонов, вихрей и атмосферных фронтов.