Вацлав Гавел - Антикоды . Встреча с Горбачевым Страница 4

Наконец-то! Внезапное оживление в рядах полицейских, у машин вспыхивают фары, заводятся моторы, из театра выходят высокопоставленные лица. И, как ни в чем не бывало, идет он сам! Рядом с ним Раиса, вокруг вьются агенты.

И тут меня ждет первый сюрприз: все эти циничные и ироничные остряки, которые еще совсем недавно беспощадно издевались над правителями и их охранниками, внезапно — как по взмаху волшебной палочки — превращаются в восторженную, неистово бурлящую толпу, они продираются вперед, чтобы суметь помахать главному властелину.

Разумеется, ни о какой «вечной дружбе с Советским Союзом» речи не шло. В этом было нечто куда более опасное: люди приветствуют человека, о котором думают, что он привез им свободу.

От этого я загрустил, и мне пришло в голову, что этот народ ничто не научит: ведь он уже столько раз обращал свои надежды к некоей внешней силе, ожидая, что она решит за него все его проблемы, столько раз горько разочаровывался и был вынужден признать, что никто не поможет ему, кроме него самого, — и вот опять та же ошибка! Та же иллюзия! Похоже, они и впрямь верят, что Горбачев приехал сюда освободить их от Гусака!

А царь-реформатор тем временем приближался к тому месту, где стоял я. Невысокий и коренастый, этакий симпатичный шарик (возможно, только казавшийся таким рядом со своими могучими охранниками), он выглядел слегка растерянным и беспомощным, улыбался — как мне показалось — искренне и махал нам как-то заговорщицки, причем практически каждому из нас в отдельности и каждому — персонально. И тут новый сюрприз: мне вдруг стало его жаль.

Я представил себе его жизнь: вокруг целый день малосимпатичные физиономии охранников, программа наверняка напряженнейшая, бесконечные встречи, речи и переговоры, необходимость беседовать с множеством людей, помнить их всех, отличать одного от другого, бесконечно произносить что-то остроумное и одновременно правильное, за что мир, ожидающий сенсаций, не мог бы ухватиться, чтобы использовать это каким-нибудь образом против него, необходимость все время улыбаться и посещать, вот как сегодня, всякие представления… а он вместо этого наверняка предпочел бы отдохнуть… да еще и выпить после такого трудного дня нельзя!

Но я быстро подавил свою жалость. Я сказал себе: он сам этого хотел. Он знал, что его ждет.

Значит, такой образ жизни ему по душе, иначе он не встал бы на этот путь. Я запретил себе сочувствовать ему и раздраженно прикрикнул на самого себя: не уподобляйся всем этим западным простакам, которые тают, как снеговик в печке, стоит какому-то восточному владыке одарить их обворожительной улыбкой! Будь реалистом и веди себя сообразно тем реалистическим оценкам, которые ты тут целых три дня разворачивал перед иностранными журналистами!

Горбачев, человек, который так хвалил в Праге одно из худших правительств, какие имела эта страна на протяжении современной истории, шагает совсем рядом со мной, машет, дружески улыбается — и мне вдруг кажется, что машет он именно мне и улыбается тоже мне.

И третья неожиданность: внезапно я осознаю, что моя учтивость, которая велит мне ответить на приветствие, оказалась проворнее моих политологических размышлений — я растерянно поднимаю руку и машу в ответ.

Шарик вкатился в свой лимузин и умчался в нем со стокилометровой скоростью прочь. Толпа расходится, люди — вполне обыденно — тянутся в кабачки, куда они и держали путь, когда наткнулись на этот аттракцион.

Я с собакой иду домой, задумываясь о себе самом.

И тут настает время четвертой и последней неожиданности: я совершенно не корю себя за свое робкое помахивание рукой. У меня же действительно нет никакой причины не ответить на приветствие просвещенного царя!

Ведь это две разные вещи — ответить на его приветствие и откреститься от собственной ответственности, перекладывая этот груз на его плечи.

июль 1987