Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2 Страница 40

Puis le coeur s’apercoit qu’il est devenu vieux

Et I’effet qui s’en va nous decouvre les causes.

A. de Musset

Нужно попрать ногами едва распустившиеся цветы, много рыдать, многому сказать «Прости!» и только тогда сердце поймет, что оно состарилось, и в результате этого ему откроются причины всех вещей.

Разведывательные источники — это люди, а люди уезжают, переводятся на другую работу, болеют и умирают. Поэтому и источники не существуют вечно: работают и работают, потом случается то непредвиденное, что не дает разведчику дальше получать требуемую информацию. Тогда линия закрывается. А человек, именуемый источником?

Гм… Это уж его дело. Он интересен только пока «работает», то есть пока продает и предает.

Полковник Вивальди довольно часто уезжал, и Рона всегда точно знала, куда и надолго ли. Оттиски ключа она сделала удачно и усвоила технику открывания сейфа. Ночью, в отсутствии мужа, открывала окно в сад, я втягивался в комнату и производил фотографирование. Получалось, что полковник стал работать на Рим и Москву в равной мере, и все могло бы продолжаться спокойно и относительно безопасно долгие годы.

Могло бы. Но в жизни этого не получается.

Рим стал торопить влюбленного в молодую жену пожилого мужа. В первое время он обычно получит документы в Кельне или Базеле, доставит их на машине в Локарно и даст себе неделю отдыха — столько, сколько нужно мне для фотографирования. Но постепенно политическая обстановка стала накаляться больше и. больше. Гитлер ускорил вооружение вермахта, и римские начальники полковника Вивальди начали требовать скорейшей доставки полученных материалов — получи и, не заезжая домой, марш в Рим — сдавать добычу! А я? А фотографирование? Римское начальство этого, разумеется, не учитывало, но московское — да, и еще как! Два случая прямой доставки добычи без снятия для нас фотокопий были оценены чуть ли не как мое ротозейство и халатность. Я переговорил с Роной, и та подняла шум — жена она или нет? Разве она не имеет права хотя бы на сутки задержать мужа?

— Имеет! — ответил полковник и стал в донесениях проставлять неверные даты, выкраивая время на заезд домой, хотя бы на одну ночь.

Фотографирование в условиях его пребывания в соседней комнате — кабинет и спальня находились рядом — стало чрезвычайно опасным: полковник мог ночью неожиданно войти в кабинет по пустячному поводу, скажем, за пачкой сигарет, и провалить дело, и, главное, в ночной тишине слабое щелканье фотоаппарата становилось слышным даже из спальной комнаты: Рона это проверила.

Что делать? Москва ответила: идти напролом, на любой риск! Время было слишком серьезным!

Я уходил на работу с пустыми карманами и не имея прописки в Локарно, старался бывать реже и ночью (приезжал на машине из Цюриха). Под мышкой у меня был подвешен пистолет для быстрой стрельбы через пиджак, по-американски. Но главным моим щитом являлась Рона в случаях, когда ей можно было присутствовать при фотографировании. Однако часто это оказывалось невозможным, я запирал дверь изнутри и оставлял окно открытым на случай бегства, а также разучил позиции, если придется стрелять на бегу к ограде в полковника, который мог выбежать на крыльцо. Пистолет у меня был большой, многозарядный и бесшумный, с длинной насадкой на дуле.

Каждая такая вылазка стала путешествием к собственной могиле.

— Почему в двери нет ключа? — едва слышно прошептал я.

— Его случайно взял Гаэтано, — еле шевеля белыми губами, беззвучно ответила Иоланта.

— Где он?

— Спит.

С вечера она нарочно «забыла» в кабинете свой халат и теперь тихонько вышла якобы за ним.

Работая в тончайших хирургических перчатках, я открыл сейф, вынул пачку документов и устроился за письменным столом — это было самое удобное место.

Тик… Тик… Тик… — защелкал аппарат под мягким толстым платком с прорезью: я через прорезь следил за наводкой, платок заглушал щелканье затвора и скрывал вспышку света.

Рона левой рукой болезненно прижимала к груди красный китайский халат и, не отрываясь, смотрела на дверь. Лицо стало беловато-серым. В правой руке она держала нож для разрезания книг, и, забываясь, иногда дрожащими пальцами прикладывала его к зубам и в мертвой тишине, не глядя и не слушая, я слышал дробный стук кости о зубы. Через три комнаты в коридор из ванной или кухни доносилось мелодичное цокание капель, падающих из до конца не завинченного крана. Далеко в городе иногда гудел автомобиль, да слышались сонные крикичаек. Воздух был полон едва слышными близкими и далекими звуками, которые все вместе подчеркивали гробовую тишину влажной летней ночи и нависшую над нами смертельную опасность. Это страшное многоголосое звучание тишины не могло заглушить тяжкое биение сердца и звон в ушах — сердце точно кто-то вынул из моей груди, и оно громко стучало на всю комнату, на весь дом и все Локарно, лежа рядом с пистолетом.

Мы услышали легкий шорох за дверью как раз в то мгновенье, после которого она распахнулась. Полковник стоял в дверях и сладко зевал, закрыв глаза кулаками. Видны были только закрученные кверху черные с проседью усы и открытый рот. Я успел схватить пистолет и прицелиться, когда он засмеялся и с порога промычал:

— Устал вчера… Что ты тут делаешь?

Шагнул в комнату. Повернул голову туда, куда смотрела Рона, и разом увидел все — направленный в него пистолет… меня… фотоаппарат под черным бархатным платком… папку секретных документов на столе… и позади всего этого — открытый сейф.

Несколько секунд мы молчали.

— Он тебя держит под пистолетом, Рона? — наконец прохрипел полковник.

— Нет, — громко, ясным голосом ответила та, все еще играя костяным ножом. — Дай ему уйти без шума. Помни о себе. Это главное.

Полковник тяжело навалился спиной на одну створку двери, левой рукой поддерживая себя за ручку второй, открытой створки. Он дышал, как загнанный зверь.

— Стрельба бесполезна: вы скомпрометированы, — произнес я по-немецки чужим и противным голосом, всеми силами имитируя английский акцент. — Вы проиграли. Закончим игру спокойно. Проходите дальше и ложитесь на ковер лицом вниз. Мы уходим первыми.

Но полковник уже пришел в себя. Потер лоб, как бы стараясь справиться с потоком мыслей. Вяло доплелся до кресла и повалился в него.

— Какая чепуха… Какая чепуха… А вы, женщина, не уходите далеко: я уложу документы, запру сейф и сейчас же уеду в Цюрих. По дороге случится авария. Вы устройте похороны и оформите все остальное. Поняли? О шпионаже ни слова. Я проиграл потому, что теперь не могу пристрелить вас обоих в моем доме. Поздно. И не к месту. Идите.