Леонид Колосов - Мёртвый сезон. Конец легенды Страница 40

— Послушайте, Лонсдейл, — сказал он однажды, зайдя в мою камеру, — если хотите, я могу дать вам пружинную кровать. Правда, она из камеры смертников. Возьмете?

— Конечно! Давайте ее сюда. Только без покойника…

Через несколько минут кровать стояла в моей камере. Оказывается, очередной смертник пытался покончить жизнь самоубийством и находился в очень тяжелом состоянии. Были приняты все меры для спасения жизни с тем, чтобы его можно было потом повесить по всем правилам. Лечащий врач счел необходимым поместить его на новую кровать. В тюрьме оказалось лишнее роскошное ложе. И вот благодаря симпатиям смотрителя оно досталось мне…

Камера смертников имелась во всех основных английских тюрьмах. Судья зачитывал смертный приговор, надев на голову специальную черную шапочку. Сразу же после этого осужденный ставил. ся под особое наблюдение. В камере с ним круглосуточно находились два тюремщика. При камере были все удобства цивилизации: ванная комната, уборная и кухня. На прогулки осужденного выводили только тогда, когда все остальные заключенные уже были заперты в своих камерах. Виселица находилась тут же, в соседней с камерой комнате.

Утром перед казнью заключенному предлагали завтрак по его выбору и при желании даже стакан спиртного. Затем на него неожиданно набрасывали мешок, специальными ремнями затягивали руки по швам. Несколько шагов, и он уже у виселицы. Палач накидывал на шею петлю и нажимал кнопку. Срабатывал гидравлический люк, в который проваливался казненный. Петля устроена так, что она сразу ломает шею. Говорят, что смерть наступает мгновенно. При казни присутствуют начальник тюрьмы, тюремный священник, врач и несколько официально приглашенных лиц. После вскрытия тело помещают в фанерный ящик и хоронят на территории тюрьмы, предварительно засыпав его негашеной известью. На время захоронения тюремное кладбище со всех сторон огораживают брезентом, чтобы никто не узнал, где точно похоронен казненный. Выдавать тело родственникам не разрешается. Время казни объявляют заранее. В момент казни в тюрьме поднимается невыносимый гвалт. Большинство заключенных отмечает это событие нечеловеческими воплями, криками, дикими стуками в дверь. Ну, а в принципе все это не так уж страшно. Мне надо было быть готовым и к этому…

…В начале мая была рассмотрена моя апелляция. Ее, как и следовало ожидать, начисто отвергли. Нужно помнить, что нас судил сам верховный судья Англии, он же председатель апелляционного суда. На следующий вечер меня вывели из камеры и доставили на вещевой склад, где выдали новую форму. Я спросил тюремщика, чем это вызвано. Он ответил, что понятия не имеет. Мне выдали комплект специальной формы с тремя большими квадратными заплатами белого цвета. Одна на левой стороне груди, другая — на левой коленке, третья — в сгибе правого колена. Это означало, что меня поставили под так называемый особый надзор. Обычно это делают с теми заключенными, которые бежали или пытались бежать из тюрьмы. Как состоящий под особым надзором, я был помещен в специальную камеру с дополнительными замками на двери и решетками на окне. Всю ночь в камере горел свет. Каждые 15–20 минут в глазок заглядывал тюремщик. На ночь у меня отбирали всю одежду. Пока я находился в «Уормвуд скрабе», меня ежедневно, кроме воскресенья, переводили в новую камеру. Впрочем, это было в некотором роде и развлечением. Вместо того чтобы сидеть в своих одиночках, мы, «особонадзорные», с шумом и гамом менялись камерами, перенося с собой все, в том числе и мебель, то есть стул, подставку для кувшина, зеркало и матрац. Это вносило некоторое разнообразие в наш режим. Специально приставленный ко мне тюремщик сопровождал всюду, даже в баню. В этом было свое преимущество, так как вместо обычных двадцати минут я мог мыться сколько угодно. Дело в том, что, пока я наслаждался душем, мой телохранитель спокойно сидел в предбаннике, попивая чай со старшим надзирателем бани. А, как известно, для англичан чаепитие почти священный обряд, которому они могут предаваться сколько угодно.

На следующее утро после перевода меня под особый надзор я попросил записать меня на прием к начальнику тюрьмы. Часов в одиннадцать утра меня — вывели из камеры и доставили в кабинет начальника, или «губернатора», тюрьмы, как его называют в Англии. Я спросил его, почему со мной обращаются так же, как с заключенными, внесенными в список лиц, совершивших «попытку к бегству», хотя я не предпринимал никаких подобных попыток. Губернатор любезно пообещал мне выяснить все обстоятельства и сообщить о результатах. Это обещание, подобное бесчисленным другим обещаниям, полученным мною в тюрьме от английских официальных лиц, не было выполнено. Мне пришлось несколько раз обращаться к нему, пока он, наконец, не сообщил, что меня взяли под особое наблюдение по личному указанию министра внутренних дел, который ничем не мотивировал это свое указание. Я посчитал это указание актом определенной дискриминации и неоднократно посылал свои протесты всем, кому только возможно, начиная от «моего» члена парламента, то есть члена парламента от округа, в котором я жил в момент ареста, и кончая аж самой королевой.

По тюремным правилам, я должен был бы остаться в «Уормвуд скрабе» и дожидаться своей очереди для перевода в крыло долгосрочников, где условия были несколько лучше. Долгосрочники-«звезды» поступают туда со всех концов Англии. Но меня почему-то перевели из Лондона в Манчестер. Условия там были неизмеримо хуже, чем в «Уормвуд скрабе». Во всяком случае все заключенные были едины во мнении о том, что это худшая тюрьма в Англии. Там я занимался в основном шитьем почтовых мешков из парусины. Работа эта, прямо скажем, однообразная. Судя по всему, английское почтовое ведомство создало стараниями заключенных запас мешков, которого должно хватить до конца текущего столетия…

Тюремные правила строго ограничивают возможность для заключенного жаловаться на тюремную администрацию. Это неудивительно, учитывая условия, царящие в английских тюрьмах. Разрешается подавать петиции министру внутренних дел, писать члену парламента и, наконец, выступать с устными жалобами перед специальной судейской комиссией, которая посещает тюрьмы раз в месяц. Заключенному разрешается писать члену парламента только после получения от министра внутренних дел отрицательного ответа на его петиции. Когда вопрос, поднимаемый заключенным в жалобе, является совершенно бесспорным, а министр не желает удовлетворить ходатайство, министерство внутренних дел старается как можно дольше тянуть с ответом, чтобы не давать возможность заключенному написать члену парламента. Вступает в действие так называемая «красная лента», то есть бюрократическая волокита, проволочки и тактика оттяжек. Через два года после того как попал в тюрьму, я неожиданно узнал, что существует неписаное правило, по которому заключенный может написать члену парламента и, минуя министра внутренних дел, сразу же после обращения к уже упомянутой мною судейской комиссии.