Вячеслав Козляков - Герои Смуты Страница 40

Согласно разрядам князь Дмитрий был назначен рындой при приеме «литовских» послов 28 января 1608 года[222]. Послов Николая Олесницкого и Александра Госевского задержали в Москве после майских событий 1606 года, когда свергли с престола Лжедмитрия I. Добиваясь решения участи послов Речи Посполитой, царицы Марины Мнишек и ее отца воеводы Юрия Мнишка, знатных гостей и участников брачных торжеств в Москве, король Сигизмунд III прислал новое посольство с наказом вести переговоры только с участием прежних послов. После долгих споров царь Василий Шуйский на волне своих успехов под Тулой, после недавних собственных свадебных торжеств (он женился в середине января 1608 года) решил пойти навстречу «литовской» стороне и принять послов Речи Посполитой, полтора года находившихся в фактическом заточении. Свидетелем и участником этого события и должен был стать князь Дмитрий Трубецкой.

Торжественность приема послов подчеркивалась тем, что они удостоились личной аудиенции у царя Василия Шуйского. Показать пышность церемониала, не уступавшую прежней встрече послов самозваным царем Дмитрием Ивановичем, должны были в том числе и рынды «с топоры в белом платье». Рындами обычно назначали представителей самых знатных родов, и свидетельства нескольких списков разрядных книг об этой службе князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, кажется, не должны вызывать никаких сомнений. Однако в материалах Посольского приказа, где в первую очередь сохранялись сведения о приеме польско-литовского посольства, вместо князя Трубецкого упомянут другой молодой вельможа — князь Иван Михайлович Одоевский. Не приходится сомневаться, что разряды и посольские документы имели в виду встречу послов с царем именно 28 января 1608 года. В отчете о приеме посольства подробно описывались все этапы встречи послов, включая описание ближней свиты царя Василия Ивановича, который «в то время был в Подписной в Золотой полате, сидел в своем царском месте, в царском платье и в диадиме с [с]ки-фетром. А рынды стояли по обе стороны государя в белом платье и в золотых чепях: с правую сторону — князь Иван княз Михайлов сын Одоевской да Дмитрей Погожево; с левые стороны князь Василий Иванов сын Туренин да Исак Погожево. А при государе сидели в полате бояре, и окольничие, и дворяне большие и диаки в золотном платье»[223]. Имена рынд вписаны вместо других, зачеркнутых имен — князя Василия Семеновича Куракина, князя Юрия Дмитриевича Хворостинина. Но как те рынды, кто участвовал в приеме 28 января, так и другие, чьи имена «почернили» в посольских документах, — все упоминаются в разрядных книгах. За исключением одного — князя Дмитрия Трубецкого, свидетельств о службе которого в посольских документах не оказалось.

В чем же тут дело? Можно представить, что вокруг этого редкого для времени царя Василия Шуйского дипломатического события развернулась нешуточная придворная борьба. Молодой рында, стоявший первым, справа от царя, сразу же оказывался на виду. Лжедмитрий I учитывал эту особенность придворного этикета и ввел должность мечника (по сути, еще одного рынды, но стоявшего отдельно от остальных с церемониальным мечом), которую поручил князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. Царь Василий Шуйский вернулся к традиционной расстановке рынд при приеме «литовских» послов в начале 1608 года. Конечно, он испытывал давление со стороны своих советников, помогавших определять посольский церемониал. Не исключено, что эта служба была обещана сначала одному человеку — князю Дмитрию Трубецкому, но потом досталась другому — князю Ивану Одоевскому. Ведь не зря же про последнего говорили, что он «был у Шуйского шептун»[224]. Если это предположение верно, тогда многое объясняется и в последующей биографии князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого.

Обычно считается, что он предал царя Василия Шуйского и сделал свой выбор в пользу службы самозванцу Лжедмитрию II. В разрядных книгах подчеркивали, что он изменил царю Шуйскому одним из первых; имелась в них даже отдельная запись об отъезде стольника князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого вместе с неким «литвином новокрещеном», датируемая 24 июля. Этот отъезд «с дела», то есть во время битвы, совпал с большим церковным праздником — днем Бориса и Глеба[225]. Строго говоря, князь Дмитрий Трубецкой был не первым и не последним из тех, кто стал покидать царя Василия Шуйского, как только под Москвой в Тушине образовался лагерь нового самозванца, объявившего себя спасшимся царем Дмитрием Ивановичем. Первым «тушинским перелетом» в разрядах назван князь Василий Мосальский, а в те же дни, что и князь Трубецкой, изменили царю Василию Шуйскому ногайские князья Шейдяковы и князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский (не считая менее заметных и не включавшихся в разряды служилых людей низших чинов двора). Когда автор «Карамзинского хронографа» писал об отъезде в Тушино членов Государева двора, он в первую очередь вспоминал имена «князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, князя Алексея Юрьевича Сицкого, Михаила Бутурлина, князь Ивана да князь Семена Засекиных»[226]. Мотивы отъезда от царя Шуйского могли быть разными: ведь не все же еще знали, что под Москву снова пришел самозванец. У кого-то оставалась надежда на чудо, кто-то руководствовался циничным расчетом. На службе тому, кто назвался именем царя Дмитрия, значительно быстрее, чем у Шуйского, можно было выслужить и новые чины, и новые вотчины.

В действительности отъезд князя Дмитрия Трубецкого объясняется изменившимся отношением к Трубецким царя Василия Шуйского. Царь вряд ли мог до конца простить им то, что они находились в приближении у Бориса Годунова. При первой же опасности столице от войска самозванца, выигравшего стратегически важную битву под Волховом и двинувшегося на Москву по калужской дороге, все старые страхи и недоверие царя Василия Шуйского обострились. 29 мая 1608 года он отправил свое войско во главе с князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским на реку Незнань[227]. Однако оказалось, что Лжедмитрий II шел «не той дорогой», а в войске открылась некая «шатость». По сообщению «Нового летописца», обвинения посыпались прежде всего на князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского, Юрия Никитича Трубецкого и князя Ивана Федоровича Троекурова. Подозрения в том, что они «хотяху царю Василью изменити» привели к пыткам, ссылкам и тюрьмам; людей, чином поменьше, якобы замешанных в заговоре, казнили[228]. Родственник князя Дмитрия Трубецкого, князь Юрий Никитич Трубецкой, был отправлен в ссылку в Тотьму. С этого времени исчезает из разрядов и имя его отца, боярина князя Никиты Романовича Трубецкого, вскоре умершего. Нет упоминаний в разрядах о службе при дворе царя Василия Шуйского другого боярина, князя Андрея Васильевича Трубецкого. Значение этого дела явно выходило за пределы преследования нескольких аристократов. За каждым из тех, кого обвинили в участии в заговоре, стоял свой родственный круг. Вольно или невольно, опалы затрагивали еще и Романовых (князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский приходился зятем бывшему боярину Федору Никитичу Романову, ставшему ростовским и ярославским митрополитом), Салтыковых (князь Юрий Никитич Трубецкой был женат на дочери боярина Михаила Глебовича Салтыкова) и князей Мосальских (из этого рода происходила жена князя Ивана Федоровича Троекурова). Возникла угроза того, что царь Василий Иванович нарушит клятвенную запись, выданную при восшествии на престол, и начнет мстить всему роду опальных, их родственникам и друзьям, как это всегда бывало при московских царях. Но ждать такого продолжения событий никто не хотел. «Незнанское дело» стало прологом к созданию партии наиболее последовательных врагов царя Василия Шуйского. Вскоре все они перебрались в лагерь нового самозванца и вошли в состав его Боярской думы.