Геннадий Прашкевич - Брэдбери Страница 40

Всё возвращается на круги своя.

Или рассказ «Нескончаемый дождь» («The Long Rain») — о планете Венера, которая не желает принимать людей. Бесконечный дождь поливает ее холмы и долины, укрыться от ужасного бесконечного дождя можно только в специальных Солнечных Куполах. Это желтые, разбросанные в джунглях строения, прозрачные, круглые — 15 футов в высоту, 100 футов в поперечнике. В них тепло и сухо, в них — горячий кофе и еда. А главное, в центре каждого Солнечного Купола — настоящее искусственное Солнце. Жаркий свободно парящий шар пламени, который можно видеть отовсюду.

Герой добирается до Солнечного Купола. Позади него в дверь барабанит все тот же бесконечный, никогда не прекращающийся ливень, а впереди, на низеньком столике, стоят — серебряная кастрюлька и полная чашка горячего шоколада с расплывающимися на поверхности густыми сливками. На подносе — толстые вкусные бутерброды с большими кусками цыпленка, свежими помидорами и зеленым луком. На вешалке — сухое мохнатое полотенце; у ног — ящик для мокрой одежды; а справа — кабина, в которой горячие лучи мгновенно обсушивают человека…

Но проходит ночь и нужно вновь выходить на дождь.

А в рассказе «Завтра конец света» («Night of the World») однажды утром муж спрашивает удивленную жену: ну вот что бы ты стала делать, если бы узнала, что прямо завтра наступит конец света?

«Ты про войну? Про атомную бомбу? Или про водородную?»

Да нет, пытается объяснить муж, я не про войну и не про бомбу, я — про конец света!

Оказывается, во сне он услышал неведомый голос: «Всё! Привет! Теперь всему на Земле конец».

«К утру я забыл про этот голос, — рассказывает он жене, — пошел на службу и вижу, Стэн Уиллис средь бела дня уставился в окно. Я говорю: о чем это ты замечтался, приятель? А он отвечает: мне сегодня виделся сон. И не успел он договорить, как я уже понял, что за сон ему виделся. А когда я сказал, что и мне это снилось, он даже не удивился. Мы с ним обошли всю контору, просто так, для интереса. И увидели: кто молча разглядывает стол, кто свои руки, а кто просто в окно смотрит…»

Не обязательно бросать атомные или водородные бомбы, насылать мор и глад на несчастных землян, слышать во сне неведомые голоса. Можно просто бессмысленно тиражировать копии самих себя или своих друзей, или своих женщин («Корпорация “Марионетки”», «Marionettes, Inc.»). Там, где возможно всё, ничто уже не имеет значения. Пользуйтесь рекламой. «Новые гуманоидные пластиковые модели образца 1990 года! Гарантия от всех видов физического износа. Цены от 7600 долларов. 15 000 долларов — модель люкс»…

«Город» («The City»)…

«Пришелец» («The Visitor»)…

«Изгнанники» («The Exiles»)…

Какой-то темный ужас преследует Рея Брэдбери.

«Эй, Смит, мы живем в 2120 году. Несите-ка сюда книги из моего шкафа. Я хочу, чтобы они были с нами при посадке…»57

Последняя надежда Рея Брэдбери — книги.

У Олдоса Хаксли такое выглядело бы нелепостью.

Джон Стейнбек вряд ли увидел бы спасение в книгах.

Ни Хемингуэй, ни Фолкнер, ни Шервуд Андерсон, ни Фицджеральд, ни Говард Фаст никогда бы не поставили во главу угла книгу, даже собственную. А Рей Брэдбери относился к книгам как к своему продолжению — как к продолжению своих мыслей, идей, действий. Он действительно боялся, что завтра книги начнут сжигать, как это уже не раз бывало в человеческой истории.

«Бетономешалка» («The Concrete Mixer»)…

«Кошки-мышки» («The Fox and the Forest»)…

«То ли ночь, то ли утро» («No Particular Night or Morning»)…

Бесконечные вариации все того же мрачного и неотвратимого будущего, удивительная смесь изысканности и дешевого ужаса — Рею Брэдбери такие коктейли отменно удавались.

«Наступила полночь, — читаем мы в «Эпилоге». — Луна поднялась высоко в небе. Человек в картинках лежал не двигаясь. Я уже увидел все, что можно было на нем увидеть. Все истории рассказаны — с ними покончено навсегда. Но на спине Человека в картинках оставалось еще одно пустое место, где смешались различные цвета и формы. Пока я смотрел на них, эти смутные очертания начали стягиваться, разные формы потихоньку набегали одна на другую, потом еще и еще. И в конце концов там появилось лицо, которое пристально смотрело на меня с разукрашенной плоти, — лицо с хорошо знакомым мне носом и ртом, со знакомыми глазами. Оно было подернуто густой дымкой, но и того, что я успел увидеть, оказалось достаточно, чтобы заставить меня подпрыгнуть. Освещенный луной, я застыл на месте в страхе, что дуновение ветра или движение звезд разбудят чудовищную галерею, лежавшую у моих ног.

К счастью, Человек в картинках продолжал спать.

Зато на его спине я увидел новую картинку: он держит меня за горло и душит (вот оно, неотвратимое будущее. — Г. П.). И я не стал дожидаться того, чтобы картинка окончательно прояснилась, сделалась еще более четкой и определенной. В лунном свете я помчался по дороге. Я не оглядывался. Я ни разу не оглянулся. Маленький городишко, темный и спящий, лежал где-то впереди. Я знал, что задолго до рассвета доберусь до города…»

Неужели будущее и впрямь ужасно?

Рей Брэдбери боялся не смерти, в конце концов с ней кончается всё.

Он боялся одряхления, размыва чувств, сил, тела, исчезновения всего. С каким-то суеверным постоянством он откладывал и хранил в объемистых картонных папках наброски ненаписанных рассказов, листки с замыслами, отдельные строки, даже просто названия к еще не придуманным рассказам. Для него это был никому не видимый канал связи с каким-то совсем иным будущим, некая возможность когда-нибудь вернуть переживаемый сегодня день. Брэдбери всеми силами пытался убедить издателя снять с титула своей будущей книги отталкивающий ярлык «научная фантастика», слишком уж прямо (для него) ассоциирующийся с поделками pulp-литературы. Никто ведь не лепит ярлык SF на книги Олдоса Хаксли или Джорджа Оруэлла…

(Кстати, очень неплохой советский писатель Лазарь Лагин, автор известных в свое время романов «Старик Хоттабыч», «Остров Разочарования», «Атавия Проксима», на дух не переносил никакой фантастики. Он считал свои романы сугубо реалистическими, ну в крайнем случае готов был назвать их «романами допущений», но, к огромному раздражению Лагина, ненавистный гриф «научная фантастика» появлялся практически на каждой его книге.)

Брэдбери всегда тянуло к интеллектуалам.

Но когда однажды ему позвонил сам Кристофер Айшервуд и спросил, может ли он с другом зайти в гости, Рей попросту растерялся. Ведь Айшервуд собирался познакомить его с известным философом Джеральдом Хардом (Gerald Heard). Преподаватель Оксфорда, популярный телевизионный комментатор, автор книг, посвященных эволюции человеческого сознания, — ну о чем с таким человеком может говорить выходец из провинциального Иллинойса?