Андрей Богданов - Патриарх Филарет. Тень за троном Страница 40

Кровавая битва длилась 7 часов. Несмотря на большие потери, Сапега отступил к Троице в полном порядке. Боевой дух его ратников, надо признать, был выше, чем у «христолюбивого воинства», идущего освобождать Москву с помощью наёмников.

Но слух о победе князя у Калязина монастыря облетел всю страну. Противники Лжедмитрня II ликовали. Говорили о разгроме неприятеля, хотя военное положение изменилось мало. Только в сентябре воеводы Головин и Валуев с наёмниками Зомме внезапным ночным штурмом взяли Переяславль — первый город на пути к Москве. Скопин-Шуйский медлил, не решаясь выступить без Делагарди. Генерал всеми силами спешил на помощь, но смог привести под Калинин всего 2 тыс. солдат.

6 октября 1(509 г. Михаил Васильевич вошёл в Переяславль. Через три дня Головин, Валуев и полковник Иоганн Мир выбили воинов Сапеги из Александровой слободы. Путь па столицу был открыт. Воевода послал в голодающий город обозы с запасами. Но сам почти три месяца простоял в Александровой слободе, где к его подходу был возведен укреплённый лагерь. Политические обстоятельства требовали спешить. Польский король собрал армию и вторгся в Россию. Но молодой воевода не поддался порыву ринуться к близкой уже Москве. Он сберегал армию, способную, несмотря на все ободрения воевод и духовенства, сражаться с противником лишь опираясь на укрепления.

Раздосадованный Сапега объединился с тушинским гетманом Романом Ружннским. Тот привёл ему на подмогу несколько хоругвей гусар. 28 октября 1609 г. они атаковали Скопина под Александровой слободой. Вновь преимущества боевого духа и выучки были на стороне благословленного Филаретом гетмана. Конница князя была молниеносно опрокинута гусарами, сбита с поля и «потоптана», но укрылась за пехотой, защищённой надолбами. Дальше произошло то, что спланировал московский воевода.

Сапега и Ружинский не смогли командовать своевольной шляхтой. Паны на лихих конях раз за разом бросались на рогатки и надолбы. Ратники князя истребляли их огнём из-за укрытий. Его конники преследовали и рубили неприятеля, отбитого от укреплений огнём. Когда новые отряды тушницев бросались в бой, русские конники отступали за надолбы. «И был бой жестокий и сеча злая у государевых людей с поляками, и бились долго».

Нападавшие, как и ожидал князь, сломались: «ужаснулись и устрашились, затрепетали и пали, и побежали, и словно дым исчезли. И с того времени охватил все польские и литовские полки страх и ужас», — писал современник. Сторонники Лжедмитрия частью ушли с Сапегой под осаждённую Троицу, частью бежали с Рожинским в Тушино, частью рассыпались по стране. Не осилив главный лагерь Скопина-Шуйского, они терпели такие же неудачи в боях с отрядами Михаила Васильевича, неизменно окапывавшимися в занятых ими пунктах.

«Скопин очень теснил наших построением укреплений, — признал гетман Станислав Жолкевский, — отрезал им привоз съестных припасов, в особенности тем, кто стоял с Сапегой под Троицей. Прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их этими укреплениями. В поле наши были им страшны, за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, москвитяне были совершенно безопасны, делая беспрестанно из них вылазки, не давали нашим никуда выходить». Другой поляк с грустью писал, что полевые укрепления войск Скопина были наступательным средством — опорными пунктами наподобие тех, что принц Оранский блестяще применил в Нидерландах.

Нестойкость армии не мешала Скопину побеждать врага страхом. При известии о наступлении главных сил князя Сапега в январе 1610 г. вынужден был отступить от Троице-Сергиева монастыря, который безуспешно осаждал уже 16 месяцев. К нему в Дмитров и к Лжедмитрию в Тушино бежали все, кто перекрывал дороги на Москву. Это означало, что «Москва от осады очистилась, изо всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем»1. С другой стороны столицы — в Тушине — оставались немногочисленные шляхтичи и не [87] слишком довольные засильем панов русские дворяне. Помочь храброму Сапеге тушинцы уже не могли. Филарет старался спасти их души, но никак на войну не ободрял.

Гражданская война напоминала костёр, с которого сбито пламя, хотя угли ещё горячи. Оставались многочисленные районы, не признающие власть московского царя. Массы люден в России готовы были сражаться за лучшую долю с оружием в руках — за самозванца, за местную выборную власть, за казачью вольницу… Далеко не столь популярен был лозунг защиты веры и Отечества, порядком затасканный Василием Шуйским в войне с согражданами. Однако пока Филарет исполнял роль «наречённого патриарха» в Тушине, не кто иной, как польский король, сделал всё, чтобы этот святой лозунг обновить.

Россияне столь усердно разоряли свою страну и убивали друг друга, что король Сигизмунд III не счёл более возможным оставаться в стороне. В России, писал ом московскому патриарху и духовенству, а также, в особой грамоте, всему благородному сословию, «от давнего часу многая смута, замешанье и разлитие крови христианской деется. Мы, сжалившись, пришли сюда сами лично не для того, чтобы ещё больше смута и христианское кровопролитие в государстве расширились, но чтобы с помощью всесильного Бога… то великое государство успокоить, смуту и упадок от него отдалить, разлитие крови христианской унять, а людям христианским покой и тишину учинить»[87].

«Жалость» польского короля питалась надеждой принять Россию «под нашу королевскую руку» или, по меньшей мере, урвать от страны приличный кусок. Посему «миротворческая миссия» началась в конце 1609 г. с осады Смоленска, жители которого упорно не желали обрести мир и покой в чужеземном подданстве. Встретив упорное сопротивление, Сигизмунд не [88] уныл, уповая найти на просторах России немало желающих довольно продать свою страну. 12 ноября королевское посольство выехало из стана под Смоленском, формально на переговоры с московским правительством, а реально — со всеми, кто мог способствовать планам Сигизмунда.

Базой для действий посольства был избран Тушинский лагерь, где было довольно поляков и литовцев, чтобы обеспечить минимальную безопасность представителей короля. Последовавшие события дают ясное представление о положении Филарета Никитича как «наречённого» патриарха. С одной стороны, он не был пленником и входил в число главных политических фигур в Тушине. С другой стороны, подобно Лжедмитрию II и первейшим тушинским вождям, он был лишен возможности реализовать собственные планы и мог только определённым образом вести себя в обстановке, порожденной безумной игрой различных политических и социальных сил.