Исидор Шток - Премьера Страница 40

Его называют «добрым сказочником», «ласковым волшебником», «фантазером»…

Ни дать ни взять бабушка в чепце с немецкого гобелена.

Нет-с, он не был таким. Ошибка! Штамп! Он был молод, задирист, бесконечно изобретателен, весел. Он был легкоподвижный и мгновенно зажигающийся лицедей. Умел видеть сущность людей и событий. Легко подмечал смешные стороны. Был мудр и был вспыльчив. Умел любить и ненавидеть. Знал, что такое страдание. Он был талантлив, боевит, романтичен. Не старая добрая бабушка и не Дед Мороз, и не волшебник с неподвижно улыбчивым ликом, в балахоне с широкими рукавами.

Если сравнивать его с персонажами его произведений, он был Рыцарь. Странствующий Рыцарь, живущий для блага людей.

Когда Ланцелот отрубил Дракону все его три головы, головы эти, издыхая, бормочут:

– …Я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души…

Шварц любит людей нежно, пламенно. Ради них он пошел на бой с Драконом, и с Бургомистром, и с его сыном. В бой за души людей.

И победа пришла.

В очень многих театрах мира идут пьесы Шварца, на экранах его фильмы, сборники его пьес стали редкостью и драгоценностью.

В моей книге «Рассказы о драматургах», изданной уже довольно давно, я мечтал о театре Евгения Шварца, о музее его имени, о сборниках воспоминаний о нем… Книга эта устарела. Шварц признан, «всесердно утвержден». Жаль, что ни он, ни его замечательная подруга, верная соратница и жена, Екатерина Ивановна, не дожили до дней триумфа Шварца.

Я был одним из последних, кто видел его и принял в подарок его пьесу «Медведь». Она называется также «Обыкновенное чудо».

Раскрываю наугад книгу его пьес. Читаю.

«Работа предстоит мелкая, – предупреждает горожан, избавившихся от Дракона и Бургомистра, рыцарь Ланцелот. – В каждом из них придется убить дракона.

Мальчик. А нам будет больно?

Ланцелот. Тебе – нет.

1-й горожанин. А нам?

Ланцелот. С вами придется повозиться.

Садовник. Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас, будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры – тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтоб не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода.

1-я подруга. И пусть сегодня свадьба все-таки состоится.

2-я подруга. Потому что от радости люди тоже хорошеют.

Ланцелот. Верно! Эй, музыка!

Гремит музыка.

Эльза, дай руку. Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!»

…Так писал Евгений Шварц.

Когда мне бывает грустно, я перечитываю мудрые и веселые пьесы Шварца. И становится не так грустно.

Советую и вам это делать время от времени.

Александр Дерзнувший

Камера в Оренбургской тюрьме. Ночь. Свечей нет. На нарах сидит женщина. На руках у нее пятимесячная девочка. На колени положил голову двухлетний мальчик. Женщина, сидящая в тесной камере, – редактор газеты «Простор». Арестована за антиправительственную статью. В тюрьму заключена с двумя детьми, ибо их некуда деть… Женщина эта – Антонина Васильевна Афиногенова. Девочка умирает. Сын остался жить.

Так начиналась его жизнь…

Перед спектаклем городского Скопинского драматического театра «Бедность не порок» говорит вступительное слово о творчестве Островского и о путях пролетарского искусства высокий, тоненький, кудрявый, застенчивый молодой человек, почти мальчик. Это «постоянный оратор по чтению вступительного слова», сотрудник и член редколлегии скопинской газеты «Власть труда», рецензент и автор только что вышедшей книги стихов, комсомолец Александр Дерзнувший. Таков псевдоним поэта. Впрочем, некоторые статьи он подписывает настоящим именем – Александр Афиногенов. Ему шестнадцать лет.

Москва. Институт журналистики. Девятнадцатилетний студент читает друзьям-студентам свою комедию «Товарищ Яншин». Это уже его вторая пьеса. Первая пьеса была напечатана Пролеткультом и называлась «Роберт Тим».

Ярославль. 1924год. Только что подписан к печати очередной номер газеты «Северный рабочий». Здесь же, в Ярославле, работают Александр Фадеев, Алексей Сурков, Валерия Герасимова. Живут они все вместе в одной комнате.

Ответственный секретарь остается один в редакции. Он вынимает из стола папку, на которой написано: «Са-винковское восстание». Он работает над кинохроникой «Змеиный след» – в 38 эпизодах. Впоследствии Ярославское издательство выпустит эту книжку. Молодой писатель рассказывает о белогвардейском восстании 1919 года, возглавленном эсером Савинковым и разгромленном большевиками. За окном рассвет над Волгой.

Снова Москва. Воздвиженка, бывший морозовский особняк. Пролеткульт. На хвосте бронзового леопарда сидит девушка и рассказывает о вчерашней премьере какого-то Афиногенова – «По ту сторону щели». Был такой успех!… Главную роль ученого играл Саша Ханов. А его секретаршу, дурочку, исполняла Глизер… А потом вышел кланяться сам Афиногенов. Длинный-длинный. Похож на журавля. Вот он сейчас там, на дворе, играет в волейбол…

А через год Александр Николаевич Афиногенов – заведующий литературной частью театра, член Исполбюро Всесоюзного Пролеткульта (так пышно он тогда именовался). Затем директор и главный драматург театра. Там были поставлены его пьесы «На переломе», «Гляди в оба», «Малиновое варенье». В других театрах шли «Черный Яр», «Волчья тропа», «Днипрельстан».

Я был студийцем, а затем актером и режиссером-лаборантом в Передвижном театре Пролеткульта. Он стал моим начальником. Я играл в его пьесах и сам писал маленькие пьески, которые он редактировал.

Рассказывал ему о поездках Передвижного театра по городам и селам, о жизни нашей бродячей труппы. Он посвящал меня в дела «большой литературы».

Он жил во Всехсвятском, на Песчаной, деревянной одноэтажной улице, в домике, окруженном цветущей сиренью, и приезжал в Пролеткульт на велосипеде. К раме был прикреплен портфель, из которого торчали газеты. Он был директором театра, драматургом, журналистом… Спорил с руководством старого Пролеткульта. Но это был уже не тот Пролеткульт, об ошибках которого мы часто читаем. Пролеткульт хирел, «теории» его об отрицании культурного наследства уже были осуждены, в недрах самого Пролеткульта появилось новое поколение, которое тяготело к подлинному реализму, к Горькому, к МХАТу.

Пролеткультовцы возмущены «изменой» Афиногенова, отдавшего свою новую пьесу во МХАТ 2-й. Афиногенов пригласил их на генеральную репетицию. Скорбно пожимая руку автору после конца репетиции, стараясь в рукопожатии выразить глубокое сочувствие потерпевшему провал драматургу, пролеткультовцы утешали его: