Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма Страница 40

Якобинцы обсуждали проблемы революции в собственном кругу, а затем использовали свою коллективную интеллектуальную мощь в огромном зале академии верховой езды Тюильри, на дебатах с депутатами из других клубов. Любой вопрос – от будущего прав женщин до дарования разрешения на торговлю – мог стать предметом ожесточенной перебранки. Вот что представляла собой французская демократия осенью 1789 года: неистовые, идеалистичные споры о том, как внедрить в общественную жизнь универсальные ценности и блага. Однако пока депутаты обсуждали эти возвышенные материи, суды откладывали процессы на неопределенный срок, правительственные учреждения прекращали деятельность, школы закрывались. Многие правительственные чиновники просто бросали все и отправлялись по домам, а суды-парламенты и прочие юридические органы прекращали существование[458], некоторые – навсегда. (Суды-парламенты были официально упразднены в 1790 году в рамках введения абсолютно новой системы юриспруденции.) Избирательное право получили все «активные граждане»[459]: мужчины старше двадцати пяти, французы или «ставшие французами», которые на протяжении как минимум года имели постоянное место жительства и ежегодно платили налоги в размере не менее трехдневного заработка вопреки шумным протестам нескольких депутатов, женщин в число активных граждан не включили[460].

На смену системе, где чиновники занимали все административные посты путем назначения или покупки, пришла система, где практически каждая должность (начиная с низшего звена, чуть ли не с писца) становилась выборной. Нужно было заполнить около миллиона вакансий[461], и, хотя правительство до сих пор не работало, сотни тысяч добровольцев охотно предлагали свои услуги. Несмотря на экономический кризис и нехватку продовольствия, несмотря на то что никто ни за что не отвечал, вся страна, казалось, сплотилась и была преисполнена энтузиазма.

В отеле «Hôtel de l’Ecu» города Вилле-Котре Мари-Луиза вскоре убедилась в том, что ее первые впечатления о красивом солдате, получившем кров у ее семьи, были верны.

Три года суровой армейской жизни в гарнизоне Лаона, с его средневековым духом и вечно безмолвными аллеями, изменили Дюма. Развязность кавалериста сочетались в нем с убеждениями революционера-республиканца. В Лаоне Алекс жил в мире, где время застыло. Но из ворот этого города он въехал в мир, где время шло в ускоренном темпе и перемены, на которые требовались десятилетия или даже столетия, происходили за считаные недели или дни.

Должно быть, он испытывал некоторое душевное волнение, когда просил у господина Лабуре руки его дочери. Но господин Лабуре ответил согласием. Здесь, в этом провинциальном городке (как и во французской армии), расовая принадлежность человека, по всей вероятности, не имела значения. До сих пор вся жизнь Дюма, будто взятая из плутовского романа, служила опровержением идеи о том, что судьба человека предопределена с момента его рождения. Трехцветная кокарда, приколотая к головным уборам Дюма и его будущего тестя, свидетельствовала о наступлении нового времени, когда все люди станут равны перед законом.

6 декабря состоялась помолвка Александра Дюма и Мари-Луизы Лабуре[462]. Клод Лабуре поставил единственное условие: свадьба откладывается до того момента, когда Дюма получит чин сержанта. Таким образом отец невесты также мог испытывать верность жениха, проверять, не изменятся ли его чувства, когда он окажется в большом мире, среди других женщин, с которыми ему суждено было встретиться.

Через десять дней Дюма и Шестой драгунский полк покинули Вилле-Котре[463], чтобы исполнить свой долг и занять свое место в Революции. У Клода Лабуре наверняка имелись сомнения относительно того, как долго Дюма придется зарабатывать чин сержанта. Но он и представить себе не мог, насколько его условие будет перевыполнено.

Лето 1790 года для Революции было по счету вторым, и притом самым солнечным из всех (впрочем, только в переносном смысле – на самом деле, оно выдалось очень дождливым). Это было лето беспрестанных общественных церемоний и праздников, массовых банкетов и общенациональных торжеств в честь важных перемен, которые происходили в стране. Крупнейшее празднество состоялось в Париже 14 июля – в первую годовщину падения Бастилии – на Champ de Mars, Марсовом Поле, названном в честь древнеримского бога войны (потому что здесь проводились военные парады). (Сейчас это городской парк, принимающий армады туристов, которые хотят посетить Эйфелеву башню.) Правительство объявило этот день Праздником Федерации[464].

Тысячи волонтеров, представлявших все социальные слои, а также более двенадцати тысяч наемных работников готовили Марсово поле к пиру на сотни тысяч персон. Они воздвигли самые длинные в мире открытые трибуны, сделанные из утрамбованной земли. (Земляные ярусы были построены столь надежно, что простояли до середины девятнадцатого века.) Волонтеры воздвигли богато украшенную триумфальную арку. Лихорадочный труд достиг кульминации 13 июля, в так называемый День тачек, когда делались последние приготовления к празднику. К этому моменту бывший плац для военных маневров превратился в гигантский стадион.

14 июля епископ Талейран под проливным дождем на глазах у сотен тысяч людей поднялся на специально воздвигнутый Алтарь нации, чтобы благословить собрание. Масштабный военный оркестр сыграл специально адаптированный церковный гимн. И епископ, и Алтарь служили символом смешения государства и церкви – процесса, уже становящегося одной из характерных черт Революции. На Алтаре было написано:

Нация, Закон, Король[465]

Нация – это ты

Закон – это ты

Король – это хранитель Закона

Генерал Лафайет, герой еще американской Войны за независимость, произнес клятву. Его примеру последовал лично король Людовик. Впервые Людовик использовал новый титул, Король французов[466], а не Король Франции, что символизировало его долг перед народом. Он поклялся «использовать всю власть, данную мне Конституцией, чтобы содействовать декретам Национальной ассамблеи». Толпа принялась скандировать лозунги, которые стали лейтмотивом того лета: «Французы, мы свободны[467], мы – братья! Да здравствует нация, закон, король!»

Над полем развивались знамена полков Национальной гвардии со всей Франции, а среди них также реял первый американский флаг, когда-либо поднятый за пределами Соединенных Штатов[468] (его привезла делегация США во главе с Джоном Полом Джонсом и Томом Пейном).