Сергей Кузнецов - Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари Страница 40

Одной из главных свидетельниц событий была Д.Ф. Фикельмон, жена австрийского посла. Она приехала в Санкт-Петербург 30 июня 1829 года, буквально накануне, и поселилась недалеко от дачи Строгоновых на Черной речке, в доме С.С. Ланского как будто заняв место в зрительном зале, причем на лучшем месте. Двухэтажный дом в 11 окон по фасаду с выдающейся вперед полукруглой центральной частью в 5 окон находился на левой стороне Черной речки и граничил с дачей Миллера, которую в 1833 году нанял Пушкин. Другая, большая по занимаемой площади, усадьба Ланских находилась ближе к Выборгской дороге. Д.Ф. Фикельмон писала: «…в обществе немного покричали, но скоро об этом перестанут думать и увозить будут всех, кто захочет!»[56] Однако, надо думать, происшествие в доме Строгоновых все же представляло собой уникальное явление для аристократического круга. С одной стороны, оно случилось по причине особого характера Ольги, оказавшейся способной поднять бунт против матери. В этом, вероятно, сказалась особенность романтической эпохи, подвигавшей личность самостоятельно определять свою будущность. С другой стороны, Софья Владимировна, оказавшись в экстраординарной ситуации главы нераздельного имения, уже «привыкла» по-мужски решать судьбы дочерей. Она вмешалась в судьбу Ольги по инерции, хотя столь важного значения личность ее мужа для судеб строгоновского достояния не имела (в отличие от ситуации Натальи и в меньшей степени — Аглаиды).

Читала ли «Повести Белкина» графиня Софья Владимировна? Бесспорно, читала, как и другие пушкинские произведения. 5 марта 1835 года она написала дочери Елизавете: «…Я хочу тебе сказать два слова о моем чтении, не перечисляя всего, что я прочла, — это было бы длинно <…> Вышли прекрасные работы на русском языке; не говорю тебе о них; то, что я скажу, не представит никакого интереса для тебя: ведь ты их не знаешь. Могу еще добавить к этому, что Пушкин выпустил только что „Историю Пугачева“; по-моему, это плохо; написано с наивной простотой (simplicité niaise), безо всяких размышлений. Говорят, это модный род сочинений, и то, что мне кажется наивным, расценивается как превосходное (sublime). Вчера у меня обедали Крылов и Жуковский; первый, кажется, моего мнения, но, как писатель, он щадит собрата; другой же откровенно восхищается этим простодушием».[57]

В этом портрете графини Софьи Владимировны трудно узнать даму с гораздо более известного изображения Монье

Продиктованы ли эти слова обидой на «Метель» или книга действительно не понравилась графине? Очевидно, что конфликт Пушкина со Строгоновыми, который не может быть рассмотрен на этих страницах (о нем сказано в книге «Устройство вдовы»), сопоставим с оппозицией Рылеева к Новосильцевым-Орловым, и потому мы можем говорить об устойчивом явлении, которое изжило себя только к концу XIX века, когда князь С.А. Щербатов, родственник Строгоновых, женился на крестьянке. Образно говоря, это был конфликт обитателей chateau, понятие которого теперь приобрело ироничный характер, с жителями hotel, с одной стороны. С другой — без рассмотрения внутриклассового противоречия, можно говорить о желании представителей высшего общества обходиться без средневековых условностей. Тогда мы должны проложить путь от похищения Ольги к роману великой княгини Марии Николаевны и графа Г.А. Строгонова.

Глава 19

Замок Елизаветы

В конечном итоге Строгоновы умом, вкусом и средствами светлейшей княгини Елизаветы Павловны, урожденной графини Строгоновой, выстроили все же настоящий замок, который, наверное, был бы лучшей декорацией для похищения Ольги, чем эллинистическая вилла деда. Но в данном случае стиль дома, возведенного в 1837–1843 годах, был полностью определен историей жизни и любви Елизаветы, которая возвела монумент памяти мужа. Супругом третьей дочери Софьи в 1827 году стал светлейший князь Иван Дмитриевич Салтыков, штаб-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка. Военная карьера была предопределена для внука фельдмаршала (светлейшего князя Николая Ивановича), хотя здоровьем Иван не отличался. Он был старшим сыном слепого от рождения Дмитрия Николаевича Салтыкова и рано умершей Анны Николаевны Леонтьевой. В том же лейб-гвардии Гусарском полку служили Петр и Владимир. Алексей, четвертый сын, был путешественником и художником. Талантом рисовальщика обладал и Иван. Следует добавить, что его родители принадлежали к числу меломанов.

Роман был скоротечным. Уже в 1829 году, спустя два года после венчания, после обнаружения «расстройства груди», Иван Дмитриевич вышел в отставку. Воспитатель младших братьев, на следующий год, после рождения сына, он написал любопытное завещание. Указав, что все наличные деньги в личном бюро есть общая собственность всех братьев Салтыковых, приказал часть суммы отдать своему служителю и другу А.Ф. Добролюбову. Ивану Дмитриевичу оставалось жить два года.

Сохранилось несколько предсвадебных писем 1827 года Ивана к «дорогой Elisabeth», как он называл свою возлюбленную, именуя самого себя «счастливым женихом» и постоянно делая реверансы в сторону Maman и Grand Maman, под которыми он имел в виду соответственно графиню Софью Владимировну и княгиню Наталью Петровну. Сестры Елизаветы деятельно участвовали: Аглаида (Аделаида) служила «почтовым ящиком», Ольга, которой самой вскоре понадобилась защита, — заступалась. 20 июня Салтыков писал из села Капорского, близ Красного Села: «К счастью, я вернулся на свой пост, дорогая Elisabeth, так что никто не усомнился, где я был, и все сделали вид, что верят в мою болезнь. Мы каждый день заняты, и трудно получить увольнение в Петербург. Я нахожусь в деревне по соседству с Красным Селом, веду растительный образ жизни, как и раньше, но более скучный. Весь день с товарищами, не находя более в общении с ними того удовольствия, что было ранее. Я вновь стал скучен без Вас, моя печальная и очаровательная подруга, моя Elisabeth, без Вас, кто оживил мое существование, кто дал мне изведать счастье, на которое я никогда не надеялся. С чувством отвращения думаю о времени, когда я Вас не знал, мне кажется теперь, что невозможно было жить так, как я жил.

Когда я Вас снова увижу? Месяц — это очень долго. Я не смог получить о Вас никаких вестей, это естественно, но мучительно. На днях я увижу Вашу сестру Адель, которая мне расскажет, по крайней мере, о Вас.

Передайте, прошу Вас, мое глубокое и искреннее уважение a Maman et a Grand Maman и Вашему дяде князю. Вскоре я смогу сам назвать их этими именами, и я действительно буду покорным сыном той, которая сочла меня трудиться вместе с ней для Вашего счастья. Мне буден очень приятно оправдать ее надежды. Поцелуйте Ольгу. Попросите ее от меня всегда вступаться за меня перед Вами, как это она сделала, когда я у Вас был в первый раз».[58] Таким образом, Салтыков страдал в тех же местах, где через два года завершится драма Ферзена.