Кора Ландау-Дробанцева - Академик Ландау; Как мы жили Страница 41

Я и убирала: помыв все шесть трехметровых окна в нашей квартире, я попросила домашнюю работницу вымыть одно окно, самое маленькое, в кухне. Опять проявила неосторожность. Дау опять вызвал меня наверх. Я подверглась более сильной проработке: "Коруша, как ты можешь так издеваться над девушкой? Мыть окна это очень трудно, а потом эта работа не имеет никакого смысла. Ты моешь свои окна и от этого получаешь моральное удовлетворение. Ты дошла даже до такого абсурда, что вытираешь пыль под кроватью, а она никому там не мешает, но ты все это проделываешь для собственного удовольствия. Но над посторонним человеком ты не должна издеваться". Я мыла в кухне пол, а Леночка только поджимала ноги, не отрываясь от "Анны Карениной". Хорошо, что "Войну и мир" она начала читать уже на даче.

Возвращаясь из Крыма, заехала сестра Дау Соня со своим мужем Зигушем. Соня работала, отпуск кончался. Мы все вместе поехали повидать Гарика на дачу. Соня и Зигуш от дачи пришли в неописуемый восторг. День выдался великолепный, яркий, солнечный, гуляли в лесу. Мама обильно и вкусно кормила. А вечером, возвращаясь в машине в Москву, Зигуш и Соня решили, что на следующее лето они всей семьей приедут отдыхать к нам на дачу. Но Дау сказал: "Ни в коем случае. Я вам не разрешу этого сделать!".

— Почему? — спросила Соня.

— Я вам достаточно даю денег, пользуйтесь курортами, там тоже неплохо. А обижать Татьяну Ивановну не дам, представляю, как расстроилась бы бедная старушка, если бы вы все нагрянули к ней на дачу, да еще на все лето.

Я вела машину, не включаясь в разговор. Вспомнила, как только бабушка с Гариком обосновались на даче, а Женька уже тут как тут и, как всегда, стал действовать через Дау.

— Коруша, скажи, в какие дни ты возишь продукты на дачу? — В пятницу и во вторник.

— Понимаешь, Коруша, Женька меня очень просит одну комнату на даче. Он будет ездить два раза в неделю со своей Зиночкой, любовь в машине стала опасной. Он мне рассказывал: как-то в лесу к его машине подошел милиционер и попросил предъявить права. К счастью, Женька был уже в брюках. Он просит субботу и четверг.

— Как? Свой танец любви систематически, регулярно и навек твой Женька хочет исполнять на нашей даче? Даунька, а не слишком ли жирно будет для их семьи? Зигуш с Лелей у нас в квартире, а теперь Женька и Горобец обоснуются на нашей даче?

— Коруша, в твоем голосе чувствуется злобное шипение змеи. Почему человеку не сделать добро? Даже не в ущерб себе. Сама ты на даче бываешь два дня в неделю. Там шесть комнат, а постоянно живут только три человека. Кому может помешать приезд Женьки и с Зиночкой на два-три часа раза два в неделю? Я говорил с твоей мамой. Она не возражает. Причем в ее голосе я совсем не почувствовал злобности. Почему не подарить людям счастье?

— Потому, что мне просто отвратительна эта белобрысая гусыня с птичьими глазами. И твой слизняк Женька!

— Коруша, если ты сейчас же не попросишь прощения за свою бестактность влезать в чужие дела, штраф пятьсот рублей. Высчитаю из очередной зарплаты.

— Не попрошу и еще добавлю: твой гнусный Женька и любовь несовместимы!

— Коруша, штраф 100 рублей. Если через пять минут не придешь просить прощения, штраф в тысячу рублей высчитаю из очередного гонорара за мои книги.

Штраф был высчитан полностью. Но избавить дачу от Женьки я не смогла. Мне по «злобности» только удалось его субботу перенести на понедельник. В понедельник и четверг Евгений Михайлович Лившиц исполнял свой любовный танец у нас на даче в Мозжинке не один год.

— Даунька, представь себе: Леля выгнала Женькину Зиночку, когда та нанесла ей очередной визит.

— Да, об этой наглости мне Женька рассказал. Вот у Лели тоже много злобности. Как мило Женька встречает Зигуша и остальных Лелиных мальчиков, ведь когда Леля решила освоить Витю, чтобы скрасить его одиночество, Женька помог Леле. Витя пробовал сопротивляться. Но Женька ему сказал, что он почтет за честь уступить ему свое брачное ложе. Этим проявлением дружбы Витя воспользовался и очень высоко оценил Женькин поступок. С тех пор он стоит за Женьку горой, считая его своим самым близким другом!

— Как «побратался» твой Женька с Витей, мне Леля рассказала. Все эти интрижки умиления во мне не вызывают, а действующие лица скорее анекдотичны, это не герои романов!

— Коруша, а я тоже анекдотичен?

— Нет, ты герой романа! Ты романтик! У тебя такая же мятущаяся душа, как и у твоего любимого поэта Лермонтова. Твой любимый художник Рембрандт. Это ли не совершенство вкуса!

— Ты, Коруша, не подлизывайся, твои грехи я простил! Но не забыл. Как ты могла нанести мне такой предательский удар ножом в спину! Исподтишка! Как враг!

— Даунька, если простил, не пили, умоляю!

— Корочка, я так боюсь, а вдруг ты опять сорвешься.

— Нет, клянусь, этого теперь не может случиться, у меня есть Гарик. Лишить сына такого отца невозможно. Даунька, ни в руках, ни в сердце у меня нет больше предательского ножа против тебя!

А случилось вот что. Весной, еще в 1946 году, когда я ждала Леночку, моя мама еще не приехала, а Зигуш временно пребывал в Ленинграде.

Даунька влетел в мою комнату, крепко обнял меня, звонко поцеловал в нос, объявил: "Корочка, я к тебе с очень приятной вестью, сегодня вечером в двадцать один час я вернусь не один, ко мне придет отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче, сиди тихонечко, как мышка в норке, или уйди. Встречаться вы не должны. Это ее может спугнуть! Пожалуйста, положи в мой стенной шкаф свежее постельное белье".

Объятия крепкие и очень нежные разомкнулись, и Даунька исчез. Я не упала только потому, что окаменела.

Непреодолимое, жгучее, болезненное любопытство охватило меня, вместе со свежим постельным бельем в стенном шкафу осталась и я.

Трепет, боль и бешеный стук сердца были так сильны, а ожидание запретного, в каковое я посмела вторгнуться, слились в мощный поток нездорового любопытства — преодолеть его было немыслимо! Вдруг он ей скажет те самые слова, что говорил мне?

Но слова были другие, говорил не он, щебетала она, ее слова не имели смысла.

Очень скоро понадобилось постельное белье.

Дау открыл шкаф, из шкафа вышла я, молча, гордо подняв голову: он ей не говорил слов любви!

Я ушла из дома. Долго бродила по Воробьевке. Итак, я нарушила наш брачный пакт о ненападении. Жалела? Нет! Бродила по Воробьевке и думала, что не вернусь к Дау, уйду навсегда из этого, ставшего не моим, домом.

Вернулась очень поздно. Из гущи цветущей сирени наблюдала за окнами квартиры. Наверху горел свет, вышел Женька, видимо, Дау призвал его на помощь для очередных советов. Напрасно! Расплачиваться буду я одна!