Борис Никитин - Роковые годы Страница 41

Вот при этой обстановке свалился на большевиков тяжелый молот — обвинение в измене, от удара которого они побежали без оглядки, а мы выскочили на поверхность. Многие из нас уже понимали одинаково — или теперь, или никогда.

Глава 13

Последняя карта

Обличение Ленина спутало планы большевиков, привело их к состоянию полной растерянности. Напрасно Троцкий в своих воспоминаниях делает вид, что ничего особенного не случилось. Не думает же он серьезно кого-нибудь уверить, что была всего только пробная манифестация. Он даже нашел для нее новый, замечательный термин: «полувосстание». Генеральная репетиция уличных боев со стрельбой из пулеметов, с убитыми и ранеными! А приказания с балкона? Восстание было. Оно рухнуло. Троцкий лжет.

Полковник Д., посланный с офицерами на телефонные станции, представил мне подробную сводку переговоров, слышанных им по разным проводам в Петрограде и за город. В ней приводились и разговоры большевиков 4-го и 5 июля между Петроградом и Москвой. Большевики из Москвы говорили пять раз с одним домом на Садовой улице — со своими единомышленниками в Петрограде.

Петроград: Что происходит у вас?

Москва: Все благополучно и спокойно. А у вас?!

Петроград: Все погибло. Мы совершенно уничтожены.

Троцкий не мог не знать дома на Садовой и тех, кто вел эти разговоры. Один из наших офицеров специально вызвал Троцкого к аппарату в этом доме и получил от него грубый окрик.

Боевые отделы большевиков, а их было в Петрограде около 30, рушились как карточные домики. Они составили нашу первую заботу. Мы начали разбирать их немедленно, на рассвете 5 июля. Для этого приходилось посылать оказавшихся под рукой дружину Георгиевского союза, инвалидов и юнкеров. Разъезжая на грузовиках, они без выстрела захватывали помещения. При этом обыкновенно брались в плен несколько человек, отбиралось оружие, бомбы, бесконечное число ящиков всякой литературы. Все и всё свозилось к нам в Штаб, откуда по добытым сведениям посылались новые экспедиции. Настроение наших маленьких случайных команд было превосходное. Они не знали усталости.

— Пойдите прежде всего спать: вы уже третьи сутки ездите без передышки, я пошлю другого, — говорю я одному офицеру из союза Георгиевских кавалеров.

— Ну позвольте еще хоть один раз съездить, — упрашивает тот и спешит по новому адресу.

Еще на рассвете 5 июля Половцов говорит мне, что команда инвалидов идет брать редакцию газеты «Правда»:

— Пойди ты сам с ними, как бы большевики чего не натворили.

Караул сапер при редакции разбегается от одного нашего появления, а через полчаса текущая переписка в больших корзинах переезжает в Штаб округа.

Вернувшись из редакции «Правды», еду в контрразведку. Весь тротуар вдоль длинного фасада оказывается сплошь белым: его покрывали густым слоем листы бумаги, выдранные из наших досье. Все стекла и рамы нижнего этажа были разбиты вдребезги. Второй этаж снаружи уцелел. В нем только прострелены стекла моего кабинета. Здание вымерло. От караула, поставленного накануне Козьминым, я не без труда разыскал одного мирного солдатика. Он устроился на кухне, где наладил себе чай. Я так и не мог допытаться, было ли у него когда-нибудь оружие.

— А ну-ка, возьмите топор и пойдем наверх, — говорю я этому, вне сомнения, христолюбивому воину. Я не мог отказать себе в удовольствии забраться в третий этаж, взломать дверь и заглянуть в боевой отдел большевиков, так долго висевший над нашими головами, и своим приходом ознаменовать прекращение его существования. В помещении не оказалось ни души.

В боевой день 4 июля верные долгу старшие чины контрразведки собрались в Штабе, около Балабина. Там, занятые лихорадочной работой, они оставались еще трое суток. Что касается младших агентов и служащих, то ввиду войны на улицах и разгрома здания, памятуя, как в февральские дни расправлялись с чинами контрразведки, они, естественно, веером рассыпались в разные стороны, и прошло несколько дней, прежде чем некоторые из них начали показываться с большой осторожностью.

Ввиду этого деятельность контрразведки налаживалась в первые дни в самом Штабе, по большей части с новыми лицами.

Каропачинского посылаю в Павловск. Ему поручаю арестовать Суменсон, но отнюдь не перевозить, а временно сдать на гауптвахту в Павловске. По городу и в окрестностях еще постреливают, проскакивают отдельные шайки; я не могу рисковать, чтобы такой ценный груз отняли по дороге. В Павловске на гауптвахте она просидела два дня. Солдаты гвардейской конной артиллерии наскучили с ней возиться, считая, что охранять арестованных им не подобает, изрядно избили Суменсон и всю в кровоподтеках привезли 7 июля к нам в Штаб, где сдали лично Половцову.

Относительно Ленина я знал, что он бежал, что на официальной квартире на Широкой улице мне его не найти. Однако туда следовало поехать, чтобы не упрекать себя впоследствии, а также для производства самого тщательного обыска. Для этого я наметил талантливого товарища прокурора Е., а так как квартира Ленина была расположена в сильно распропагандированном рабочем квартале и там можно было ожидать вооруженного вмешательства рабочих, то мне не хотелось отпускать товарища прокурора Е. одного. Я вызвал пятнадцать преображенцев, посадил их на грузовик и сам поехал с товарищем прокурора Е. Оставив на улице две заставы, мы поднялись с тремя солдатами по лестнице. В квартире мы застали жену Ленина — Крупскую. Не было предела наглости этой женщины. Не бить же ее прикладами. Она встретила нас криками: «Жандармы! Совсем как при старом режиме!» — и не переставала отпускать на ту же тему свои замечания в продолжение всего обыска. Я только сказал, что все равно не слушаю ее криков. Товарищ прокурора Е. изводился, иногда резко ее осаживал. Как и можно было ожидать, на квартире Ленина мы не нашли ничего существенного, если не считать одной небольшой схемы, набросанной от руки, с изображением железной дороги, станции и нескольких улиц или дорог. Крупская заметно смутилась, когда мы спросили ее, что это за план. Я подумал, уж не станция ли это, через которую бежал Ленин, и, взяв схему, сказал товарищу прокурора Е. послать с ней агентов по финляндской дороге.

Козловский был захвачен у себя на квартире, а с ним несколько его коллег, среди которых попался и Уншлихт[81]. Но для Козловского этого было недостаточно. Я знал, что, кроме квартиры на Сергиевской, он снимает комнату на Знаменской, в квартире нового сенатора Николая Дмитриевича Соколова, по адресу которого и шла почти вся корреспонденция Козловского. Оставить этого без внимания никак не приходилось.