Сергей Крамаренко - Против «мессеров» и «сейбров» Страница 41

В этом бою у самолета Вердыша был поврежден двигатель, и он садился с неработающим двигателем. Гидросистема «МиГа» была перебита тоже, и Вердышу пришлось садиться без шасси, на фюзеляж. К счастью, посадка произошла в пределах аэродрома, самолет не загорелся и не разрушился, и мой ведомый остался жив.

Пара Бориса Рейтаровского была вторично атакована «Сейбрами», его самолет был также подбит, и двигатель остановился. Он также сел без двигателя на аэродром, но несколько промазал и выкатился за ВПП, повредив свою машину.

В целом итог этого боя был печальным. Мы потеряли летчика и три самолета. Произошедшее доходчиво показало нам, что нельзя вести бой против «Сейбров», не обеспечив себя скоростью и высотой. Это означает подставлять свои «МиГи» под расстрел пулеметов «Сейбров», которые, используя свое численное превосходство и имея преимущество в скорости и высоте, получают полную свободу действий и легко атакуют и поражают наши самолеты! Надо сказать, что этот бой очень напоминал воздушные бои первых лет Отечественной войны, когда «мессершмитты», используя свое преимущество в скорости и высоте, легко атаковывали и сбивали наши самолеты, прикрывавшие наши войска или группы штурмовиков и поэтому летавшие на малых высотах и малых скоростях.

В следующие дни мы несколько раз вылетали на отражение налетов многочисленных групп штурмовиков F-84 и F-80, но при нашем приближении эти группы немедленно прекращали штурмовки и быстро уходили к морю, за береговую черту, – залетать туда нам было категорически запрещено. Однажды Лазутин со своим ведомым попытался было их преследовать, но, оказавшись над морем, прекратил преследование, развернулся и присоединился ко мне.

Здесь необходимо сказать, что нашим 50 самолетам, хотя и прекрасным МиГ-15, противостояли три воздушные армии – свыше 2000 боевых самолетов, а также несколько американских и английских авианосцев, на которых было еще свыше 1000 самолетов. Ясно, что воевать против такой мощи было чрезвычайно трудно. Нас спасали изумительные летно-тактические данные наших «МиГов», мастерство наших летчиков, а также то, что главной задачей американцев было одно: сбросить бомбы или выпустить ракеты и после этого вернуться живыми на свои аэродромы. Нам рассказывали, что их летчикам было необходимо выполнить какое-то количество таких вылетов (кажется, сто), после чего они получали за это значительное вознаграждение и возвращались домой, в Соединенные Штаты.

Видимо, поэтому нашим командованием было принято решение не маскировать защитной окраской наши истребители, а, как ни странно, сделать их более заметными. Дело в том, что фюзеляж и крылья «МиГа» изготавливались из серебристого алюминия и покрывались бесцветным лаком, поэтому они были видны на десятки километров, особенно при ярком солнце, когда солнечные лучи отражались от самолетов как от зеркал. В результате американские летчики своевременно замечали появление наших самолетов и поспешно уходили за береговую черту. А так как целью их штурмовок были железная и шоссейная дороги, проходившие всего в нескольких десятках километрах от моря, то наши истребители обычно видели только хвосты удиравших американцев. Заходить же в море нам категорически запрещалось потому, что хотя и истребители МиГ-15, и летчики были советскими, но Советский Союз официально не участвовал в войне. Советские дипломаты категорически отрицали участие советских летчиков в войне в Корее – и это работало: американцы также не объявляли, что в Корее воюют русские.

Именно поэтому мы, советские летчики, летали на советских «МиГах» с корейскими опознавательными знаками (два круга вокруг красной звезды), носили китайскую военную форму и даже сначала вели радиопередачи в воздухе на корейском языке! Для этого мы почти два месяца учились подавать команды в воздухе на корейском языке, а для подсказки держали на правом колене планшет с командами на русском и корейском языках. Надо сказать, что во время учебных полетов дело с подачей команд на корейском языке обстояло более или менее благополучно. Тогда имелось время посмотреть на планшет и подать команду: «Разворот вправо» или «Разворот влево». Но когда дело дошло до боевых действий и до гибели порой оставались секунды, все корейские команды моментально улетучивались и весь радиообмен шел исключительно на русском языке. Американские средства радиоперехвата, конечно, все записывали, но радиообмен не был доказательством. Мало ли чего можно наговорить!

Самое удивительное, что американское командование, зная, что в Корее воюют советские летчики, не сообщало об этом ни своим летчикам, ни журналистам. Для обвинения Советского Союза во вмешательстве в войну в Корее нужны были более веские доказательства – пленный советский летчик, техник, любой русский солдат. Видимо, именно поэтому приказом командования нам категорически запрещалось не только залетать на море, но и приближаться к линии фронта. Ведь самолет мог быть сбит, а выбросившийся на парашюте и упавший в море или на землю летчик мог в таком случае быть подобран американскими спасательными командами, которые были очень мобильны и успевали попасть в любое место Кореи. Поэтому почти все воздушные бои проходили только над территорией Северной Кореи, и все сбитые советские летчики, выбрасывавшиеся из самолетов, опускались на землю, которую они защищали, – после этого китайские или корейские солдаты подбирали их и доставляли на аэродром. В то же время никаких документов, удостоверяющих, что мы советские летчики и помогаем корейской армии защищать свою страну, у нас не было. Правда, на наших тужурках были нарисованы китайские иероглифы, свидетельствующие, что мы принадлежим к Китайской Народной Армии. Но большинство корейцев, как и мы, никак не могли прочитать эти надписи. Поэтому доказать спустившимся на парашютах нашим летчикам, что они не американцы, было довольно трудно.

Только поэтому однажды произошел трагический случай. Советский летчик, старший лейтенант Стельмах[13], спустившийся на парашюте, был принят за американца и обстрелян китайскими добровольцами. В свою очередь, Стельмах принял китайцев за лисынмановских бандитов и стал отстреливаться. Последнюю пулю он, не желая попасть к бандитам в плен, выпустил в себя. Так, по недоразумению, погиб прекрасный летчик и патриот своей Родины...

Итак, первая неделя боев была для нас неудачной. Были сбиты несколько американских самолетов, но мы потеряли одного летчика, и несколько самолетов были сбиты или основательно повреждены. Это говорит о том, что в первых боях на реактивных самолетах необстрелянные летчики, как и командование, допускали многочисленные просчеты, и это не могло не сказываться на результатах боев.