Глеб Бакланов - Ветер военных лет Страница 41

— Ну ладно, я, пожалуй, сразу пойду на новое место. Хочешь, пойдем вместе.

Бельский опять метнул на меня раздраженный взгляд, сердито буркнул что-то себе под нос, но тем не менее сел в машину, чтобы переехать через мост те самые триста метров, которые, по его мнению, абсолютно ничего не меняли.

— Вот, — показывая на большую избу, сказал он, — здесь как раз расположился сам Войтко.

Я улыбнулся и пошел в избу, а Бельский с комендантом отправился теснить артиллеристов, чтобы разместить наш штаб.

К моему удивлению, подполковник Войтко не спал. Он сидел за большим деревенским столом, подперев голову руками. Керосиновый фонарь освещал небольшой круг на свежевыструганных досках, лицо подполковника. Глубокие тени и выражение крайней усталости придавали ему что-то трагическое. При моем появлении он вздрогнул от неожиданности, потом легко поднялся и доложил о положении в полку. Лицо его при этом ста то деловито спокойным. Однако едва Войтко кончил докладывать, как опять заметно помрачнел, что заставило меня участливо спросить:

— Ты чего не спишь, полуночник?

— Сам не знаю, что со мной делается, — ответил подполковник, зябко поводя широкими плечами. — На марше казалось, что как лягу, так и усну. А лег ворочался, ворочался, не спится, да и все. И мысли в голову лезут самые черные.

— Вот тебе и раз! — пытаясь говорить шутливо, сказал я. — Это что же за мысли такие — черные? Он помолчал.

— Да даже и не мысли, собственно, а скорее предчувствие. Меня, наверное, убьют завтра.

— Ты что, с ума сошел? — уже всерьез спросил я, чувствуя в словах Войтко глубокую и мрачную убежденность. — Да разве можно об этом думать? И зачем? Теоретически каждого из нас в любой момент могут убить.

— Каждого в любой момент, а меня — завтра. Я вот много раз в народе слышал: перед смертью человек тоскует. Так и я. Места себе найти не могу. Думаю, убьют меня.

Подполковник Войтко говорил так убежденно и просто, что я не мог продолжать успокаивать его: собственные слова казались мне фальшивыми, бодрый тон — наигранным. Тут, наверное, дело было еще и в том, что у самого меня на душе было черным-черно. «Тоже, что ли, предчувствие?» — подумал я. Но, как всегда, постарался разумно объяснить причины своей тревоги: связи с танкистами, которым полагается быть впереди нас, нет — это раз; соседи слева и справа так далеко, что в случае чего на них рассчитывать нечего, — это два; место, выбранное Бельским для штаба дивизии, на редкость уязвимо — это три.

Зато теперь, успокаивал я себя, бредя в темноте в поисках Бельского, овраг и речка с сильно заболоченными берегами — надежная преграда для фашистских танков, если они появятся, мост же узок, да и взорвать его нетрудно.

Тихон Владимирович указал отведенную мне для ночлега хатку. Миновав «стоящего у дверей часового, я вошел внутрь и прилег на приготовленную постель. Раздеваться уже не имело смысла, до утра оставалось часа два. У дверей, как всегда, стоял часовой из охраны штаба. Я хорошо знал его. Это был один из сталинградцев, гвардеец, прошедший через все тяжелые бои, ефрейтор Кротенко.

Мне казалось, что я еще не успел заснуть, но, должно быть, дремота уже затуманила сознание, потому что, услышав голос Кротенке, я как-то не сразу понял, откуда он взялся и чего хочет. А голос продолжал встревоженно настаивать:

— Товарищ генерал, выйдите, пожалуйста, на минутку! Выйдите!

— А в чем дело? — спросил я, удивленный таким приглашением.

— Выйдите, пожалуйста! Тут послушать надо.

— Да что послушать-то?

— Моторы гудят, товарищ генерал.

— Ну и что, что гудят? Там же впереди наши танкисты. Вот их танки и гудят, — сказал я, убежденный, что дело обстоит именно так и все же испытывая нарастающую тревогу.

— Да нет, товарищ генерал. На наши вроде бы не похожи. Похожи больше на немецкие, — говорил Кротенко, в то время как я уже натягивал сапоги, понимая, что ефрейтор не станет будить генерала без нужды.

Я вышел на порог. Немного поредевшая темнота ночи действительно словно подрагивала от шума моторов. Прислушавшись, можно было с уверенностью сказать, что шли чужие, немецкие танки. Наши имели дизельные двигатели, а фашистские работали на бензине, и звук их моторов отличался от наших. А шум заметно нарастал — танки шли на нас.

Постояв так несколько минут, я взглянул на часы. Было ровно четыре. И вдруг в тот же момент на противоположном берегу речки, за оврагом, видимо над дорогой, ведущей к Верблюжке от Новой Праги, рассыпался сноп разноцветных ракет. Одновременно танки открыли мощный огонь трассирующими снарядами по окраине деревни, лежащей на противоположном берегу, обстреливая те самые хаты, где еще три часа назад находился штаб нашей дивизии. Через несколько минут они вспыхнули яркими кострами, осыпая огненными брызгами деревья палисадников и кусты на склонах оврага.

Вскоре с той стороны через речку, где вброд, где вплавь, перебрался наш связист, одним из последних снимавший провода на противоположном берегу. Он подтвердил, что первые же снаряды разнесли в щепки дом, в котором мы с Бельским ужинали незадолго до того. Было ли это случайностью или фашисты получили информацию от своих разведчиков, сказать трудно. Но ушли мы вовремя.

Не теряя времени, наши саперы заминировали мост. Артиллерийский полк и учебный батальон, стоявшие на нашей стороне села, заняли оборону вдоль берега речки. Командир батальона получил приказ удерживать рубеж любой ценой нам было необходимо отвести штаб дивизии из-под прямого огня танковых пушек противника. Бельский настойчиво старался связаться с командирами полков, чтобы узнать, какая обстановка сложилась у них. Радиосвязь быстро наладилась, но, увы, ничего утешительного командиры полков сообщить не могли, так как у них ситуация была неясной.

Дивизия наступала довольно широким фронтом. Полоса наступления составляла, наверное, километров десять — двенадцать. Полки шли тремя маршрутами, и, разумеется, ни о какой сплошной линии фронта не могло быть и речи. Да и надобности такой тоже не было, поскольку, по официальным сведениям, впереди нас шли два корпуса танкистов. Взять под контроль все дороги, ведущие на запад, естественно, не представлялось возможным. Зная это, гитлеровцы по одной из дорог, безусловно, могли прорваться в направлении на Верблюжку, что они и сделали по дороге от Новой Праги.

Как выяснилось потом, на этой дороге как раз стоял наш заслон, по очень слабый — всего одна противотанковая пушка со своим расчетом. Командир расчета тоже знал, что впереди находятся наши танкисты, и поэтому, когда на дороге показались немецкие танки, пушка не сделала по ним ни одного выстрела, приняв их за свои. Немецкие танки, не снижая скорости, прошли по шоссе, раздавив пушку вместе с расчетом, и беспрепятственно двинулись на Верблюжку. Одновременно танки противника начали появляться на всем участке, где наступала наша дивизия.