Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 41

Тем временем в Испании происходили весьма драматичные события. Весной 1808 года на пиренейской границе Испании были сосредоточены три французские армии. Первой из них, высокопарно именуемой Корпусом океанского побережья, командовал маршал Монси. Маршалу в это время исполнилось пятьдесят четыре года, и не вполне ясно, почему Наполеон вызвал его из отставки и отправил в новый поход. Ведь с тех пор, как молоденький Монси, сведя с ума свое семейство, выбросил в окно учебники по юриспруденции и трижды сбегал из дома, чтобы поступить в армию, прошло уже около сорока лет. Несмотря на мужество и упорство, он едва ли мог соперничать в отношении славы с более молодыми ветеранами Великой армии. В качестве заместителя Наполеон придал ему Груши, командующего тяжелой кавалерией, и оба полководца вошли в Испанию весьма осторожно и ни в коем случае не рассчитывая на теплый прием.

Но их страхи оказались беспочвенными. Изумленные испанцы предположили, что французы вступили в их страну исключительно для того, чтобы помочь им в их мятеже против короля Карла, устрашающего вида королевы и ненавистного фаворита Годоя, причем Монси не сделал ничего, что могло бы развеять их иллюзии. Французов везде встречали с воодушевлением, хотя испанцы, наслышанные об удивительных подвигах Великой армии в Моравии, Египте и Польше, были несколько озадачены молодостью и неважными физическими данными новобранцев, приведенных Монси на их равнины. Испанцев ждал и второй сюрприз. По пятам Монси и Груши двигался Мюрат, блистательный штаб которого поражал воображение испанских крестьян на всем пути великого герцога, проходящем через Бургос и Вальядолид до Эль-Молара, городка близ Мадрида, где Мюрат разместил свою штаб-квартиру.

Далее, как будто у Монси, Груши и Мюрата не хватало сил для решения поставленной перед ними задачи, границу начала пересекать третья армия, на этот раз под командованием Бессьера, поддерживаемого легкой кавалерией темпераментного Ласаля. Испанцы, жившие вдоль дороги в столицу, начинали спрашивать друг друга о том, что же, собственно, происходит в стране, но сомневаться им пришлось очень недолго. Французы занимали города, не имеющие крепостных стен, а в городах-крепостях по-прежнему стояли испанские гарнизоны. Вскоре, однако, в некоторые крепости «на поправку» стали прибывать вполне здоровые на вид инвалиды. Когда их накапливалось достаточно много, они неожиданно обретали свое прежнее здоровье и захватывали крепости вместе со всеми военными запасами, накопленными там испанцами.

Ситуация в Мадриде приближалась к кризисной. В поддержку принца Фердинанда выступили толпы мадридцев, а жаждущая самосуда группа горожан даже устремилась на поиски Годоя, который прятался на чердаке, завернувшись в рогожу. После вынужденного двухдневного поста он был схвачен и чуть не убит, но его отбили солдаты Мюрата и поместили в тюрьму, где он должен был дожидаться решения французского императора. Затем, чтобы спасти Годою жизнь, королева убедила упрямого Карла дезавуировать фаворита и окончательно отказаться от престола в пользу принца Фердинанда.

Мюрату, которому приходилось находиться в самом центре разразившейся бури, все эти события были очень не по душе. Он приехал в Испанию в убеждении, что там вскоре обнаружится свободный трон, и был совершенно уверен, что окажется самым подходящим кандидатом на него. Ему, как заинтересованному наблюдателю, также представлялось, что его шансы стать популярным в Испании королем будут существенно выше, если он заменит слабого Карла, а не популярного принца Фердинанда. Император, который обычно сам принимал решения такого масштаба, находился далеко, и Мюрат, главнокомандующий французскими силами в Испании, оставался без определенных инструкций. Поэтому он решил продолжать обходиться с принцем, как с принцем, а с королем, как с королем.

Тихо тлевшая ссора теперь разгорелась ярким пламенем, угрожавшим охватить всю страну. Короля Карла, его супругу, перепуганного Годоя и темпераментного принца (или короля?) Фердинанда удалось убедить поспешить в Бургос и отдаться на суд всеведущего императора Наполеона. Соперники чуть ли не наперегонки друг с другом стремились попасть на прием первыми, но, прибыв в Бургос, увидели, что Наполеона там нет, и Фердинанд, кастильская гордость которого была сильно уязвлена, отказался ехать дальше. К счастью, под рукой оказался Бессьер, сумевший объяснить принцу, что оставить поле боя родителям и Годою было бы чудовищной глупостью, после чего Фердинанд не только переехал ближе к границе, но и пересек ее, чем полностью отдал себя во власть Наполеона. Впрочем, осторожность не помогла бы ему в любом случае, поскольку у Бессьера был секретный приказ арестовать принца, если тот откажется продолжать путешествие.

Теперь гроссмейстер, получив в свое распоряжение все пешки испанской партии, очистил доску, предложив взбешенному Фердинанду выбор между отречением (и приличной пенсией) и возможностью ненадолго предстать перед французским комендантским взводом, ответственным за расстрелы. Фердинанд выбрал первое, а его родители, проклинавшие сына за все свои бедствия, отказались от своих наследственных прав. Годой, радуясь, что сохранил жизнь, не выражал никаких протестов. Замок во Франции производил на него гораздо лучшее впечатление, чем рогожа на мадридском чердаке, так что трон в Мадриде все-таки должен был быть отдан.

А должен ли? В столице еще пребывало три члена испанской королевской семьи: младший сын Карла, тринадцатилетний принц Франциск, а также его дядя и двоюродная бабка. Мюрат, справедливо полагая, что претендентов оказывается слишком много, торопил их побыстрее собираться и присоединиться к своим уже отправленным на пенсию родственникам в Байонне, однако у самих испанцев было иное мнение. Наконец уяснив, что же происходит на самом деле, они совсем не были расположены спокойно наблюдать за тем, как последних членов королевской фамилии увозят за рубеж. Рассерженные горожане снова устремились на улицы, и 2 мая Мюрату пришлось столкнуться с самой настоящей революцией.

Ничто не могло расстроить его больше. Он, конечно, нисколько не страшился городской толпы, даже кровожадной мадридской, находившей особое удовольствие в том, чтобы загонять, как зайца, любого француза-одиночку и разрезать его на кусочки. Великого герцога Бергского и Киевского беспокоило то общественное осуждение, которое он возбудит, подавив мятеж и повесив несколько сотен своих будущих подданных. Правда, на какое-то время верх одержали его инстинкты солдата, и он решил восстанавливать порядок с той же решительностью и быстротой, с какой тринадцать лет назад мчался по улицам Парижа, чтобы захватить пушки и направить их против такой же