Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь Страница 41

Но Верцингеториг, может быть, не зная, что Цезарь набрал по ту сторону Рейна новую кавалерию, вместо малочисленных и слабых римских эскадронов оказался лицом к лицу с храбрыми германскими всадниками. Столкновение между двумя конницами было сильным, но непродолжительным: германцы Цезаря с помощью легионов не замедлили обратить в бегство галлов с громадным для них уроном.

Эта скоротечная битва имела важные последствия, которые нельзя объяснить, не допустив, что галльская армия была лишена необходимых организации и настойчивости и что Цезарь считал ее опаснее, чем она была в действительности. В самом деле, тотчас после битвы Верцингеториг укрылся со своими войсками в Алезии, и Цезарь, прекрасно понимая, что это отступление в крепость означает полное уныние армии, изменил свой план. Вместо того чтобы продолжать свое отступление к Провинции, он решил перейти в наступление и попытаться нанести решающий удар. Если он останется победителем, то с окончанием войны снова поднимется его престиж в Риме; если же окажется побежденным, то погибнет вместе со своей армией в Галлии, обманув свою судьбу, конечно, ожидавшую его в Провинции с побежденными легионами. На другой же день он пустился преследовать галльскую армию и, когда, придя к Алезии, увидал скалу, на которой возвышалась крепость, без колебаний, хоть и пребывая в неприятельской стране и без обеспеченного продовольствия, осадил с 30 000 человек врага, силы которого были равны или даже превосходили его силы.[342] Там он ожидал нападения галльских армий, отправившихся в Нарбонскую Галлию, готовый, если бы они пришли на помощь осажденным, дать под стенами Алезии битву всей восставшей Галлии. Этот план был внушен безумием отчаяния. Но человек, сосредоточивавший в себе судьбы Европы, великий артист стратегии, то крайне осмотрительный, то смелый до безумия, решился на крайний риск. Легионарии сняли с вьючных животных свои лопаты и кирки и сразу принялись рыть траншеи и насыпать валы вокруг города.

Верцингеториг сперва пытался мешать римским работам, делая кавалерийские атаки, но скоро заметил, что смог только замедлить эти работы, но не воспрепятствовать их выполнению. Что же ему оставалось делать? Предпринять вылазку и рискнуть всем в битве было очень опасно, но позволить себя запереть было бы прямым самоубийством. Военный совет после жарких прений решил: раньше чем будут окончены римские осадные сооружения, выслать конницу с поручением отправиться за помощью к различным кельтским народам и провести в Галлии массовый набор. Двести пятьдесят тысяч должны были соединиться и броситься на римские траншеи. Действительно, однажды ночью, обманув бдительность римских часовых, вся галльская кавалерия вышла без шума, прошла через еще неоконченные траншеи и, разбившись на многочисленные отряды, исчезла в разных сторонах горизонта. Первая часть плана удалась. Что-то теперь произойдет в Галлии? Отзовется ли вся страна на призыв осажденных в Алезии последних защитников ее свободы? По всем дорогам, через громадные друидические леса и пустынные болота, от деревни к деревне запылают ли огни, возвещающие об опасности и умоляющие о помощи? Достигнут ли вестники восстания самых дальних горных деревушек, чтобы дать знать, что галльская родина требует последнего кровавого жертвоприношения? И придет ли эта страшная волна вооруженных людей, чтобы разбиться о скалу Алезии?

Цезарь не мог ответить на эти тревожные вопросы. Но жребий был уже брошен: уже нельзя было отступить. Он не мог, как сделал это Лукулл под стенами Тигранокерты, оставить часть своих тридцати тысяч солдат продолжать осаду, а с остальными идти против вспомогательной армии, ибо его войско было слишком мало и при разделении каждая часть легко могла быть уничтожена. Он не мог также допустить, чтобы многочисленная армия захватила его под стенами Алезии. Снова он оказался в весьма критическом положении. Этот человек, чей дух уже семь месяцеь кипел, подобно источнику, пролагающему себе путь через теснину, создал и немедленно с неслыханной скоростью претворил в жизнь один из самых необычайных и грандиозных планов античной войны: он заключил свою армию в большую импровизированную крепость. Он возвел со стороны равнины вторую линию укреплений с башнями и бастионами, оставив между этой траншеей и той, которая уже была проведена со стороны города, большое пространство. Между этими двумя траншеями его армия была как бы в длинной крепости. Перебегая от одной траншеи к другой и двигаясь в узком межтраншейном пространстве, она могла сопротивляться двойным приступам, если бы их совершали и осажденные в Алезии, и те двести пятьдесят тысяч человек, которые должны были прийти из Галлии. Но успеют ли солдаты завершить гигантскую работу, для чего, по вычислениям, нужно было снять два миллиона кубических метров земли?[343] Не рискует ли Цезарь в свою очередь быть осажденным вспомогательной армией, подобно Митридату под стенами Кизика, и принужденным умереть с голоду? Положение было ужасно. Хотя враги были еще далеко и ремы и лингоны оставались союзниками,[344] снабжение армии продовольствием было уже затруднено. Что произойдет, когда огромная масса вооруженных людей займет всю страну и все дороги? Как бы то ни было, с утра до вечера Цезарь с помощью Мамурры, Антония, Лабиена, Децима Брута, Гая Требония, Гая Каниния Ребила и Гая Антистия Регина руководил гигантской работой и сообщал свой пыл всей армии. Он изучал сочинения по осаде городов, совещался с Мамуррой и восточными рабами, наиболее опытными в военном деле, заставлял их делать чертежи, раздавал их центурионам, которые должны были воплощать их, посылал повсюду раздобывать дерево и железо, в то время как девять тысяч солдат работали без отдыха, насыпали землю, рыли далеко на равнине ямы, клали туда рваные куски железа и острые камни, которые прикрывали фашинником и травой, чтобы сравнять с землей эти ужасные ловушки.

Так проходили недели. Повсюду в галльских деревнях набирали на войну молодежь, формировали контингенты, чистили оружие, выводили из стойл вьючных животных и нагружали их хлебом. На всех дорогах встречались молодые люди и отряды, направлявшиеся в места, назначенные для сбора, откуда все они должны были направляться в Бибракте, где уже собралась знать главных государств для переговоров по поводу командования армией и плана войны. Но вокруг Алезии расстилалась молчаливая и зловещая пустыня. К Цезарю доходили только скудные и неясные известия о создаваемой армии, а с высоты стен Алезии караулы Верцингеторига тщетно обозревали горизонт. Скоро в Алезии начали страдать от голода, и наступил день, когда Верцингеториг с общего согласия вынужден был избавиться от бесполезных ртов, выслав всех, не принадлежащих армии, за пределы города, в промежуток между стенами и внутренней римской траншеей. Он надеялся, что Цезарь возьмет их, чтобы продать, и что таким образом они спасутся от смерти. Но у Цезаря не было хлеба и для своих солдат.[345] Напрасно эта обезумевшая толпа стариков, женщин и детей, страдавшая от непогоды и холода, протягивала свои руки, прося римлян дать ей хлеба. Каждый день осажденные в Алезии и римляне могли видеть женщин, стариков и детей, евших траву, плачущих, жалующихся и падающих от истощения. Пространство между траншеями и холмом превращалось в поле агонии, в кладбище, где умирающие были уже скелетами. Но раздирающие крики этих несчастных, умирающих от голода, не трогали ни римских, ни галльских сердец. Те и другие загрубели от опасности, от голода, от этого страшного и бешеного напряжения борьбы человека против человека. Если между стенами Алезии и траншеями умирали от истощения, то и в Алезии сам гарнизон тратил последние запасы, а в римских траншеях солдаты работали с пустыми желудками. Если бы в этот ужасный момент, вместо того чтобы набирать большую вспомогательную армию, многочисленные отряды воинов опустошили окрестности и захватили отряды лингонов и ремов, то армия Верцингеторига и мандубии, может быть, и умерли бы с голоду, но они сошли бы в небытие, увлекая за собой тридцать тысяч римских солдат, которые также умерли бы от истощения и страданий возле алезийской скалы.