Андрей Юдин - Чиж. Рожден, чтобы играть Страница 41

— Ольга в сердцах бросала: "Нигилист хренов!", — вспоминает Чиж. — А я отвечал: "Зато стихи хорошие!". Она (со вздохом): "Да, тут возразить нечего…".

Вопреки Ницще, утверждавшему, что "нигилист идеализирует безобразное", Коча писал грустные, но очень светлые тексты. Этот неуправляемый интеллектуал был одним из немногих людей, чье влияние на свое творчество Чиж публично признал. В 1993-м он скажет про Кочу в интервью рок-газете «Иванов»: "Его творчество мне очень нравится. Это просто труба. Я даже чувствую, что он как-то на меня влияет. Стихи, подача, имидж — очень сильно, по-моему". Однако их отношения начались с того, что полит-роковский злобень Чижа был встречен "Тихим уголком" весьма прохладно.

— Мы только приехали, — вспоминает Чиж, — а в соседней комнате гостил Руслан Уралов из Днепропетровска. Были еще Куб и Димка Смирнов. Я проходил по коридору. "А это кто?" — "Да это Чиж. Заходи!". Я зашел: табуретка стоит, на ней свечка, стакан с портвейном. Гитара по кругу гуляет, и они мне: "Серега, спой что-нибудь, тебя Чернецкий пригласил — значит, хороший ты". Я начинаю что-то типа «Демонстрации»: "Мать твою растак, каждый третий — враг". Чувствую — ну не катит она в этом кругу совершенно!.. Берет Уралов гитару, начинает петь что-то философское. Потом Коча своими вещами начинает меня совершенно убивать. Была у него чумовая песня "Христос Воскрес!" — вот он зашел в пивную, в углу стоит мужичок, весь грязный и оборванный: давай подойдем, а вдруг это Христос?.. Я такой: "колбасы нету, все — говно!", а они — про внутренний мир… Я сижу не то что обосранный, просто я понимаю, что я здесь не ко двору — у нас нет точек соприкосновения. Говорю: "Ребята, я не знаю, что вам спеть. Давайте «Ассоль» попробую". Они: "Да-а, вот это классно! Сам написал?..". Это круто, говорят. И я от полит-рока — на х**! На 180 градусов!.. А весь полит-рок, что я пел, был написан задолго до этого. И мне уже больше ничего «политического» сочинять не хотелось.

Возможно, именно Коча помог Чижу уйти от социальщины чуть раньше, чем «перестроечная» журналистика отобрала у рокеров все острые темы. Тем самым он вернул его к "нормальной мужской лирике", где Чиж был особенно убедителен, и вдобавок показал, что стихотворная строчка может вмещать гораздо больше, чем кажется на первый взгляд (наверное, это называется многомерность и скрытый психологизм).

— И Чернецкий вдруг начал писать такую удивительную лирику, что я просто ходил и ох**л: откуда в Сашке столько лирики берется?.. Мы сидели с ним на кухне, он пел мне свои новые песни, а я сидел, взявшись за голову: "Ни х*себе! Как же так?!".

Холодный январь, и пиво не лечит.Последний трамвай уходит пустым.Я живу эту ночь ожиданием встречи,Я курю до изжоги удушливый дым…(А.Чернецкий, «Ангел», 1990)

Ранний Чернецкий, по ощущениям Чижа, соотносился с Кочей примерно также, как ранний Шевчук и Гребенщиков. Шевчук пел про "расстрелянные флаги", просил «похоронить» его "в Кремлевской стене". Гребенщиков, казалось, говорил о том же самом, но — с нездешних, с библейских высот.

— Чернецкий научил меня одному, Коча — другому. И во мне всё это слилось, и я стал двухстволкой такой непонятной. Плюс у меня было еще что-то своё…

К тому же Чижу исполнилось 28, а этот возраст психологи считают этапным, определяя как время ломки мировоззрения. Неслучайно первой песней, которую он сочинил в "Тихом уголке", стала аполитичная «Буги-Харьков» ("Я приехал сюда, чтоб играть в группе "Разные люди").

Но окончательно «завязать» с полит-роком не удалось. Жизнь в несвободной стране провоцировала появление "песен протеста". Однажды Чиж обнаружил в почтовом ящике пакет. Адрес отправителя отсутствовал. Это было странно: мало кто в Харькове, не говоря уже о друзьях из Дзержинска и Горького, знал, что Чиграковы переехали на новую квартиру. Еще загадочней было содержимое бандероли — антисоветский журнал "Посев".[61]

Скорее всего, это была проверка. Лояльный гражданин должен был немедленно сдать "подрывную литературу" властям — в жилконтору, участковому или прямиком в КГБ. Видимо, вслед за Чижом фельдъегерской почтой прибыло и его дело, начатое чекистами еще в Дзержинске — то ли с литерой ДОР (дело оперативной разработки), то ли ДОН (дело оперативного наблюдения), то ли как-то ещё.

После загадочного случая с пакетом Чиж написал "Предпоследнюю политику":

Съезд за съездом, фронт за фронтом, комиссаров ряд,Не сдадут позиции, да не уйдут назад.Всей стране один хозяин — Красный Беспредел.Голосуй не голосуй — все равно получишь хер!..Правою рукою голосуй за НТС.Левой свастику пиши две буквы — КПSS…

Вспоминая "Тихий уголок", Чиж говорит, что этот период стал для него "впитыванием нового материала". Здесь он наверстывал упущенное в Дзержинске, где был практически лишен музыкальной информации — у него по-прежнему не было собственного магнитофона. Новые записи он слушал либо у друзей, либо забирал «маг» домой. Что слушали все (в основном хард-рок), то приходилось слушать и ему.

— В двадцать восемь лет, — вспоминает Чиж, — я наконец-то услышал альбом Doors. До этого были отдельные песни — и то: «Дорз» не «Дорз» — хрен его знает! Говорили, что "Дорз"…

В «уголке» стояли проигрыватель и магнитофон Кочи, и Чиж стал активно переписывать пластинки и кассеты, которые брал у харьковских знакомых. На приобретение «чистых» катушек уходили все свободные деньги. На пике коллекционирования в фонотеке Чижа было 266 бобин. Но самое главное — он пропускал через себя каждый день такое количество мелодий, ритмов и стилей, что голова у него "раздулась до невероятных размеров".

Стивен Кинг, любимый писатель Чижа, говорил: "Я читаю не для того, чтобы учиться ремеслу, я просто люблю читать. И все же при этом происходит процесс обучения. Каждая книга дает свой урок или уроки, и очень часто плохая книга может научить большему, чем хорошая". Тоже самое Чиж может сказать про кассеты и пластинки, которые он слушал (хотя откровенно плохих среди них не было[62]).

МАЙ 1990: "ИНТЕРШАНС"

"В этом мире случайности нет,Каждый шаг оставляет свой след.И чуда нет,И крайне редки совпаденья"

(Андрей Макаревич).

Выступление Чернецкого на киевском «Блиц-параде» в сентябре 1989-го стало его последним появлением на публике. Палочку, на которую он опирался при ходьбе, вскоре пришлось сменить на костыли. Врачи начали готовить его к сложной хирургической операции.