Александр Городницкий - «У Геркулесовых столбов...». Моя кругосветная жизнь Страница 42

Солнечная и светлая Бавария, двухэтажные сельские дома в стиле фахверк с белым низом и черным верхом, окрестные церкви с витыми по-баварски куполами, синие силуэты Альп на горизонте, контактные и доброжелательные баварцы, наконец, сам роскошный Мюнхен со старинными зданиями, которые были стерты с лица земли англо-американской авиацией и снова восстановлены с чисто немецкой педантичностью… Все это никак не вязалось со стереотипом мрачной вражеской страны из моего блокадного детства. Эти улыбчивые с благородной сединой загорелые пожилые бармены в шортах и тирольских шляпах с пером, радостно, как неожиданно встреченных друзей приветствующие нас в маленьких горных ресторанчиках и биргартенах, неужели и впрямь воевали когда-то на Восточном фронте, жгли города и села, убивали детей и женщин? Да и была ли в самом деле война? Как трудно в это поверить в этом таком уютном, стабильном и солнечном мире! Помню, как я удивился, когда Харальд рассказал нам, что они с Лиззи взяли билет на концерт симфонической музыки, который должен состояться через год. «Как можно так все планировать? А вдруг что-нибудь случится?» – «А что может случиться?» – удивился он в свою очередь.

Старинные замки стоят на холмахУ Рейна и Эльбы.Орлиных раскрылий медлительный взмах,Поющие эльфы.Там призраки бродят всю ночь до утра,Пугливы как дети.На башнях высоких скрипят флюгера, —Меняется ветер.Немецкие замки стоят над водойДуная и Майна.Под черными сводами дышит бедойЗабытая тайна.Столетней войны, Семилетней войныУгрюмые вехи.Бесстрастно портреты глядят со стены,Мерцают доспехи.Здесь шпаги звенели раз сорок на дню,И плакали вдовы.Их стены и башни сводил на корнюФранцузский Людовик.Но к небу они поднимались опять,Вставая из пепла.Их каменной плоти упрямая статьМужала и крепла.Мне снятся в березовом русском лесуНемецкие замки,Куда поселяне под вечер несутСухие вязанки.И кажется странным их сказочный видМеж нынешних буден,А в замке красавица юная спит,Пока не разбудят.

Концерт, на который меня пригласили, должен был состояться в центральном концертном зале Мюнхена Гастайг, с немецкой аудиторией. Это очень меня обеспокоило, поскольку все песни исполнялись на русском языке. За несколько оставшихся дней, благодаря героическим усилиям приятеля Галины, знавшего русский язык и оказавшегося прекрасным переводчиком, Петера Шенкеля, для десятка основных песен были составлены построчные переводы, которые предполагалось размножить и положить на каждое кресло в зале. Кроме того, Петер любезно обещал перед некоторыми песнями дать кратко со сцены их аннотацию на немецком.

Я со своей стороны, вспомнив уроки средней школы, решил во что бы то ни стало хотя бы одной фразой приветствовать немецких зрителей. Зал в Гастайге, несмотря на так и не спавшую к вечеру жару, оказался полным, и зрители были одеты в вечерние костюмы. Это повергло меня в некоторое смущение, поскольку сам я обрядился в только что купленную по случаю концерта белую рубаху, рукава которой оказались слишком длинными, и прямо за сценой их пришлось срочно подкалывать. Кстати сказать, Петер Шенкель, со свойственной ему эксцентричностью, вообще пришел на концерт в затертом пиджаке и чуть ли не босиком.

Выйдя на сцену и стараясь не забыть заученную наперед и отрепетированную с Мишей Кане приветственную фразу, я подошел к микрофону и внезапно осипшим голосом сказал, как мне представлялось, по-немецки примерно следующее: «Добрый вечер. Извините, но я не говорю по-немецки. Поэтому мне хотелось бы знать, кто из наших гостей не понимает по-русски. Кто не знает русского языка, поднимите, пожалуйста, руку». Добравшись с запинками до конца фразы, я долго вспоминал последние слова и вдруг неожиданно для себя внезапно прорезавшимся голосом заорал в зал: «Хенде хох, битте!» Зрители дружно засмеялись и подняли обе руки, решив, что я пошутил. После этого вечер был обречен на успех.

Второй раз в том же составе мы приехали в Германию в январе 1997 года, когда живущий во Франкфурте-на-Майне мой приятель Борис Телис организовал мое концертное турне по нескольким городам Германии. За три недели мы объездили не менее десятка городов – от Берлина до Дюссельдорфа. На этот раз аудитория была везде русскоязычная и состояла, как правило, из евреев, принятых в Германии на постоянное жительство в качестве частичной компенсации за Холокост. Меня поразило многообразие великолепных ландшафтов, стремительно пролетавших за толстыми стеклами широких вагонных окон, – пенистый и быстрый Рейн со скалой Лорелеи, лесистые склоны Гарца, суровые замки на вершинах холмов, каналы Гамбурга.

Этот вид из вагонных открывшийся окон,Этой зелени пышной насыщенный цвет!Что Германия больше понравилась Блоку,Чем Италия, в том непонятного нет.Школьных лет предваряя былые вопросы,Заготовил ответы любой поворот.Здесь когда-то поход начинал Барбаросса,Карл Великий на Майне отыскивал брод.Меж руинами замков, у ног Лорелеи,Безмятежного Рейна струится вода.Почему ее так обожали евреиИ себе на беду приезжали сюда?Вслед за этим в золу обратившимся хоромВосславляю и я то пространство, в которомТо гравюра мелькает, то яркий лубок,Где над кельнским растаявшим в небе соборомОбитает в тумане невидимый Бог.Меж Висбаденом, Марбургом и Гейдельбергом,Всем блокадным сомненьям моим вопреки,Возникают великие тени и меркнутПод навязчивый шепот знакомой строки.Триста лет состояли мы в брачном союзе,То враждуя, то снова друг друга любя.Не напрасно немецкой медлительной музеЛомоносов и Тютчев вверяли себя,Белокурых невест подводя к аналою,И в итоге недавней войны МировойСтали русские парни немецкой землею,А солдаты немецкие – русской землей.Не случайно во времени нашем капризномНачинается новых братаний пора,И марксизм-сталинизм обнялись с гитлеризмом,Воплощая в веках завещанье Петра.Никогда не изжить этот горестный опыт,Императоров наших остзейскую кровь,То окно, что когда-то пробито в Европу,Неизменную эту любовь.

С Германией связана история моего знакомства с замечательным человеком, правозащитником и писателем Львом Зиновьевичем Копелевым, который всю жизнь был убежденным коммунистом, а в 30-е годы даже принимал участие в раскулачивании. Копелев, будучи в рядах действующей армии, в 44-м году, когда наши войска вошли в Пруссию, стал свидетелем жестоких расправ над мирным немецким населением, в частности массовых изнасилований немецких женщин. Размахивая партбилетом и «наганом» он пытался остановить эту вакханалию, за что был посажен на полную катушку. В лагерях Копелев из правоверного коммуниста раз и навсегда превратился в убежденного диссидента. Кстати, именно он послужил прототипом майора Рубина – одного из главных героев «В круге первом» Александра Солженицына, с которым они дружили и сидели вместе в той самой «шарашке» в подмосковном Марфине.