Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских Страница 42

Такой подлости от соотечественников здесь, на другом конце земли, мы никак не могли ожидать. Кульков мигом стал похож на побитую собаку, да и моё состояние уже далеко не соответствовало тому, каким оно было пару часов назад. Перед глазами плывут розовые круги, в ушах звон, где-то в висках бешено колотится сердце, и одна мысль крутится в голове: пить… пить… пить.

— А что бы ты, Кульков, сейчас предпочёл выпить, если бы представился, предположим, случай, — с трудом разлепив спёкшиеся губы, пытаюсь я вяло шутить, — бутылку воды или бутылку водки?

Но Кульков не горит желанием поддержать светскую беседу. Он одаривает меня ненавидящим взглядом, поправляет на плече спадающий вещмешок и продолжает усердно сопеть за спиной.

— Так я и знал, — разочарованно констатирую я. — Да, Кульков, горбатого могила исправит. И что ж ты так любишь её, проклятую? — не ожидая ответа, окончательно на этом выдохшись, замолкаю я.

То ли воспоминания о водке, то ли ещё о чём-то не менее дорогом и близком подействовали на Кулькова столь удручающе, но через несколько шагов он вдруг остановился, сбросил с плеча вещмешок и решительно уселся на него посреди дороги. Тоскливо оглядевшись по сторонам, он простонал еле слышно какое-то ругательство и безапелляционно заявил, что не сдвинется с места и готов лёжа поперёк дороги пасть смертью храбрых, но однозначно остаётся здесь до тех пор, пока его не переедет или не подберёт первая попавшаяся машина.

Я немного постоял в отдалении, судорожно соображая, что же предпринять. Оставаться здесь охранять это туловище и ждать неизвестно чего было бессмысленно. Разворачиваться же и возвращаться назад было еще глупее. Пришлось искать на обочине дубину поувесистей и гнать этого саботажника впереди себя, придавая необходимое ускорение по мере необходимости. У Кулькова в этом случае не оставалось иного выбора, кроме как двигаться в заданном направлении. Уйти в сторону или обойти меня по пампасам он боялся, будучи также хорошо осведомлённым о таящейся там минной опасности.

Конечно, это было бесчеловечно и не вполне соответствовало понятиям об «уставных взаимоотношениях» между командиром и подчинённым, но не тащить же на себе этого дармоеда, чтобы в конце концов и самому пасть смертью храбрых посреди дороги. И вообще боевые командиры знают, что в экстремальных ситуациях эти самые «уставные взаимоотношения» отодвигаются далеко на второй план, так как зачастую бывает некогда, а порой и смертельно опасно втолковывать любознательному бойцу, почему и зачем именно ему необходимо выполнить именно этот приказ. А то, что именуется дедовщиной, — совершенно иного поля ягода. И случаются эти проявления исключительно от незанятости и безнаказанности личного состава, о чём, впрочем, я уже упоминал.

Таким образом, где-то хорошо, а где-то не очень мы прошагали два часа по раскалённому асфальту мимо выжженных и унылых пейзажей. Какая была температура воздуха, я точно сказать не могу, помню только, что когда в восемь утра мы покидали казарму, термометр показывал уже больше тридцати градусов. Сейчас же я готов был поклясться, что на дворе все пятьдесят, а если бы мне кто-нибудь сказал, что перевалило за семьдесят, то нисколько бы не удивился.

Прошёл ещё час, и я начал сомневаться в том, что накануне правильно вычислил по штурманской карте расстояние от нашей базы до городка ПМТО. По моим расчётам, десять вымеренных километров должны были закончиться уже давным-давно.

— А может быть, мы не туда идём? — зашевелились в голове крамольные мысли.

— Да нет, быть такого не может! — решительно успокоил я себя, припоминая весь сегодняшний путь. Конечно, по дороге попадалось несколько развилок, а так как спросить было особо не у кого, приходилось выбирать путь наугад, но я старался максимально придерживаться нужного направления.

— Наверное, мы просто медленно идём, гораздо медленнее, чем я рассчитывал, — и я подтолкнул Кулькова в спину. Ускорения хватило ровно на десять секунд.

На исходе третьего часа вновь послышался тот знакомый, самый приятный на данный момент звук — звук работающего мотора. И тут моего спутника вновь прорвало, на этот раз не на шутку. Он упал поперёк дороги, впал в истерику и, обливаясь горючими слезами, размазывая их по щекам вместе с грязью, начал истошно вопить. Он кричал о том, что сейчас-то уж точно ни за что не встанет, что разрешает забить себя дубиной насмерть, а машине переехать его столько раз, сколько ей заблагорассудится, но только обязательно потом всё, что останется, отскрести от асфальта, забрать с собой и положить в холодное место.

Честно говоря, я и сам уже был готов предпринять самые решительные действия для остановки приближающегося автомобиля, поэтому намерение Кулькова пожертвовать ради такого дела собственной жизнью я горячо поддержал. Его готовность к подвигу казалась так велика, что было бы неоправданно жестоко с моей стороны препятствовать столь благородному порыву.

И вот из-за поворота показалась она — долгожданная спасительная машина. Вернее, это было оно — то, что от нее осталось и когда-то звучно именовалось «КрАЗ». С первого взгляда стало ясно, что с автомобиля снято всё, что можно было продать без ущерба для возможности передвигаться самостоятельно, остался лишь самый необходимый минимум. Из восьми задних спаренных колёс сохранилось ровно в два раза меньше, отчего агрегат сильно походил на гигантскую грязно-зелёную каракатицу на тонких рахитичных ножках. Капот полностью отсутствовал, двигатель натужно ревел прямо в раскалённое небо, зато на радиаторе горделиво сверкала прикрученная ржавой проволокой мерседесовская трёхлучевая звезда. Кабина находилась на своём месте, но была без лобового стекла и дверей. В таком несколько облегчённом варианте в клубах чёрного дыма КрАЗ медленно приближался к нам, управляемый двумя тщедушными хунтотами. Именно двумя, потому как гидроусилителя руля на автомобиле также не оказалось и крутить тугую баранку каждому из них в одиночку было не под силу.

Мы приготовились к последнему и решительному броску. Я посоветовал Кулькову кидаться под левое переднее колесо и со слезами на глазах пообещал, что если у меня когда-нибудь родится сын, то он будет назван его именем. Кульков прослезился, и мы обнялись.

Но никаких подвигов совершать не пришлось. Не доехав до нас метров пятьдесят, КрАЗ вдруг остановился: неожиданно у этих автомобильных останков заглох двигатель и изо всех щелей с шипением и свистом повалил густой пар. Оба водителя при этом повели себя как-то странно. Они вылезли из-за руля и, не взглянув на кипящий двигатель и даже не пнув для порядка