Михаил Киссель - Джамбаттиста Вико Страница 42

В дальнейшем пропасть между историей и социологией в буржуазном обществоведении еще больше углубилась, особенно когда возникла программа так называемой «аналитической социологии», у истоков которой стоял М. Вебер. Категории социологического мышления, чтобы быть действительно «научными», должны фиксировать общие, вневременные характеристики «социального действия» — таково было мнение М. Вебера. В дальнейшем эта позиция получила последовательное развитие в структурно-функциональной социологической школе Т. Парсонса — Р. Мертона. Парсонсовская модель «социальной системы» исходит из абстракции «общества вообще» — недостаток, который В. И. Ленин отмечал еще у социологии спенсеровского типа. Эту концепцию Вико, несомненно, отнес бы к разряду типичных ошибок социального мышления, вызванных «тщеславием ученых», которые думают, что социальные условия их собственного бытия всегда существовали. Если модель единой «социальной системы» еще в какой-то степени отражает особенности «техноструктуры» буржуазного общества в условиях государственно-монополистического капитализма, то она явно не подходит для общества феодального типа, где отношения строились не на функционально-бюрократической основе, а на основе личной зависимости. Но Вико вовсе не отвергал возможности социологических обобщений разного уровня, и пример тому — его всеобщий закон трех стадий исторического цикла и фиксация повторяющихся черт каждой из этих стадий. Философ считал возможной целостную характеристику исторической эпохи, считая таковую направляющей нитью в исследовании частных вопросов. Скажем, знание общего характера «героической эпохи» совершенно необходимо для понимания природы такого литературного жанра, как эпос. Это значит, что историческая наука без социологических обобщений, в явной или неявной форме, не обходится. Социологическое обобщение играет также роль модели, помогающей понять специфику той или иной исторической эпохи. Мы уже отмечали стремление Вико прояснить темные места «возвратившегося варварства» с помощью моментов, известных из истории древнейшего периода античности. Вместе с тем ни одно социологическое обобщение не покидает у него исторической почвы, на которой оно только и может быть воздвигнуто. Признание исторического характера социологических законов отличает схему круговорота Вико от биологического циклизма в культурологии, представленного Шпенглером. По Шпенглеру, фазы культурологического цикла связаны цепью биологической необходимости: вслед за рождением культуры и ее расцветом наступает длительная агония, а затем неизбежная смерть. Так под пером Шпенглера исторический детерминизм, закономерность исторического процесса принимают извращенную форму фатализма, роковой неизбежности, против которой, как мы видели, и выступает Вико, постоянно настаивая, что люди сами делают свою историю и не являются марионетками ни некоей таинственной высшей силы, ни биологической необходимости.

В историческом процессе постоянно возникает новое и непредвиденное, поэтому в нем абсолютного повторения никогда не найдешь, а следовательно, невозможны и стопроцентные пророчества насчет будущего. Предвидение возможно и даже необходимо, но оно всегда остается проблематичным в том смысле, что из предшествующего-состояния общества последующее не вытекает с абсолютной механической или биологической необходимостью. Человеческий фактор постоянно вторгается в закономерное течение событий и всегда может привести к определенной их модификации.

Отвлекаясь от сложности и богатого разнообразия реальной истории, легко конструировать социологические законы, создавать глобальные схемы, подминая и деформируя исторические факты, когда те оказываются непокорными. Этим недостатком страдала эволюционистская социология позитивизма. Ее абстрактной противоположностью стал исторический релятивизм, подчеркивавший в историческом процессе только его уникальность, черты своеобразия. Конечно, как учит диалектика, явление всегда богаче закона, и все же общее обязательно проявляется и в самом уникальном явлении. И здесь здоровой реакцией на исторический релятивизм является не аналитическая, а именно историческая социология, образчик которой мы и находим у Вико. Подчеркивая специфику исторических эпох, он в то же время видит пафос своего сочинения в обосновании единства мировой истории, стремится найти общее, повторяющееся и существенное в истории разных народов и стран. Конечно, очень узок и не всегда надежен эмпирический базис его обобщений, несовершенна категориальная схема, в которой превалируют понятия, заимствованные из арсенала античной политической мысли, хотя философ стремится, как мы уже видели, придать им более широкое, социологическое значение. «Аристократия», «народная свобода», «монархия» — все эти категории фактически обозначают у него целостные формации, специфические социокультурные образования, в которых экономика, социально-политическое устройство, культура взаимосвязаны, взаимно «рефлектированы» (отражаются) друг в друге, как бы сказал Гегель.

Таким образом, на основе единого историко-социологического подхода «…События Достоверной Истории находят свое первоначальное происхождение… и благодаря ему они друг с другом согласуются; до сих пор казалось, что у них нет никакой общей основы, никакой непрерывной последовательности, никакой связи между собой» (3, 72). Научность обобщений Вико лучше всего доказывается тем обстоятельством, что его социологическая схема применима в некоторой степени для интерпретации античного и феодального периодов мировой истории, на основе анализа которых она и возникла. Слабость же ее обнаруживается в полной мере тогда, когда Вико пытается раннюю стадию капитализма рассматривать по аналогии с периодом эллинизма и Римской мировой империи. Некоторое внешнее сходство политической формы (возникновение абсолютной монархии, покончившей с феодальной раздробленностью) заслонило для мыслителя коренное различие социально-экономического содержания исторических эпох. То, что он называл эпохой «зрелой культурности», оказалось на самом деле еще только началом нового и небывалого периода человеческой истории, который теперь на наших глазах погружается в пучину истории. Вико совершенно не понял, да и не мог понять специфики капитализма, потому что эта специфика обнаружила себя столетием позже после промышленного переворота. Но зато мыслитель предвидел саму непредвиденность в принципе, упорно отказываясь признать роковую предопределенность хода исторических событий. Зато он убедительно показал всем содержанием своего замечательного труда, что абсолютной повторяемости в истории нет и не будет, пока жив человек с его свободным решением.