Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии» Страница 42

И, наконец, о названии стихотворения. Пушкин, конечно, знал, что «T’en suviens-tu disait un capitaine» сочинил Дебро. Но Пушкину не надо было, чтобы стихотворение прочитывалось как ответ Дебро. Ему нужна была ироническая двусмысленность, и имя другого французского песенника – Беранже, более чем подходило для его замысла. Пушкин позже назовет Булгарина Фигляриным от слова фигляр, Флюгариным от слова флюгер, перебежчик, Выжигиным (выжига) по названию его романа. Здесь же он воспользовался именем Беранже, которое по количеству букв, а также по начальной и последней букве в заглавии совпадало с именем Булгарина: «Рефутация г-на Беранжера» – «Б… а», т. е. «Булгарина». И тогда уже заголовок прочитывается не «Рефутация», а «Репутация».

Пушкин любил такие сближения.

Характерно, что когда три года спустя Пушкину вновь пришлось ответить Булгарину, напечатавшему в «Северной Пчеле» сатирическую статью с оскорбительными намеками на происхождение Пушкина, поэт вновь обратился к Беранже. Только теперь не к условному, а к подлинному, взяв в качестве образца для новой «рефутации» Булгарина стихотворение Беранже «Le Vilain». По мотивам этого стихотворения, сохранив не только его смысл, композицию, но и ритмико-интонационную структуру, Пушкин и написал свой знаменитый стихотворный памфлет «Моя родословная», где достается, впрочем, не только Булгарину, но и многим другим.

Вот как звучит стихотворение Беранже в русском переводе М. Н. Михайлова (кстати говоря, далеко не лучшем):

В моей частичке «de» знак чванстваЯ знаю, видят, вот беда!«Так вы из древнего дворянства?»Я? – Нет, куда мне, господа!Я старых грамот не имею,Как каждый истый дворянин.Отчизну лишь любить умею —Простолюдин, простолюдин.

Ср. у Пушкина:

Смеясь жестоко над собратом,Писаки русские толпойМеня зовут аристократом:Смотри, пожалуй, вздор какой!Не офицер я, не асессор,Я по кресту не дворянин,Не академик, не профессор;Я просто русский мещанин.

(III, 261)

Или еще один характерный фрагмент стихотворения Беранже в переводе Михайлова:

Та власть, как жернов, все дробилаИ пал, наверно, не одинМой предок перед буйной силой —Простолюдин, простолюдин.

Ср. соответствующее место у Пушкина:

Упрямства дух нам всем подгадил:В родню свою неукротим,С Петром мой пращур не поладилИ был за то повешен им…

(III, 262)

Кстати. Вторичное обращение к Беранже для отповеди Булгарину едва ли оставляет сомнения в том, кто был автором «Рефутации г-на Беранжера».

«Пожалую тебя в князья Потемкины»

Любопытные разночтения мы находим между беловым автографом и опубликованным текстом восьмой главы повести «Капитанская дочка».

Вечером того дня, когда пугачевцы взяли приступом Белогорскую крепость, Пугачев беседует в комендантском доме с Петрушей Гриневым, предлагая ему перейти к нему на службу:

«“Что, ваше благородие?” – сказал он мне. – “Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось<…> Ты крепко передо мною виноват”, – продолжал он; – “но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?”» (VIII, 332)

Емельян Пугачев

В беловом автографе (ПД № 841) последняя фраза выглядит иначе:

«…ступай ко мне в службу, и я пожалую тебя в князья Потемкины. Обещаешься ли служить с усердием мне, своему Государю?» (VIII, 882)

В опубликованном тексте – как в первом, так и во всех последующих изданиях «Капитанской дочки» – упоминание о пожаловании в «князья Потемкины», как легко убедиться, отсутствует.

Далее разговор продолжается в том же духе:

«Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.

“Чему ты усмехаешься?” – спросил он меня нахмурясь. – “Или ты не веришь, что я Великий Государь? Отвечай прямо” <…>

– Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. “Так ты не веришь”, – сказал он, – “чтоб я был Государь Петр Феодорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? <…> Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья…”» (VIII, 332).

В беловом автографе последняя фраза была на одно слово длиннее: «…и я тебя пожалую и в фельдмаршалы, и в князья Потемкины» (VIII, 882).

Таким образом, дважды на протяжении одной страницы белового автографа Пушкин вкладывает в уста Пугачева обещание пожаловать Петрушу Гринева «в князья Потемкины», если тот будет служить ему «верой и правдою». И в обоих случаях соответствующее место не сохранено в печатном тексте.

Как видим, различие между автографом и печатным текстом здесь очень значительно. Оно не сводимо к формальному моменту – сокращению фразы на одно слово. Из текста устранена чрезвычайно своеобразная историко-культурная реалия, ярко характеризующая историко-бытовую среду, которую Пушкин с такой тщательностью стремился воссоздать в «Капитанской дочке».

Как известно, Пугачев раздавал своим ближайшим сподвижникам «адресные» титулы – т. е. не просто титулы, но титулы вместе с именами Екатерининских вельмож: Чика Зарубин, например, именовался не просто графом, а графом Чернышевым, Чумаков – графом Орловым и т. д.

В народном сознании той эпохи титул сам по себе, без громкого имени, не воспринимался как нечто значительное и уж совсем мало значил в сочетании с именем человека из низшего сословия. Другое дело, если за титулом следовало имя известного вельможи. «“Граф Зарубин” звучит нисколько не хуже, чем “граф Чернышев”», – замечает один из исследователей и поясняет: «По старинной русской традиции считалось, что царь и бояре принадлежат к исключительным родам, что “родословность” и “честь” наследуется, а не жалуется…»[178].

Иными словами: называя себя Петром III, Пугачев должен был иметь в своем окружении не просто графов, князей и фельдмаршалов с какими угодно именами, но именно «графов Чернышевых», «князей Потемкиных» и т. п.

Пушкин был первым, кто обратил внимание на это своеобразное явление. В «Истории Пугачева» он пишет: «В числе главных мятежников отличался Зарубин (он же и Чика) <…> Он именовался фельдмаршалом и был первый по самозванце. Овчинников, Шигаев, Лысов и Чумаков предводительствовали войском. Все они назывались именами вельмож, окружавших в то время престол Екатерины: Чика графом Чернышевым, Шигаев графом Воронцовым, Овчинников графом Паниным, Чумаков графом Орловым» (IX, 28).