Вадим Андреев - История одного путешествия Страница 42

Чтобы отвлечься, я начал рыть карманным ножом яму, складывая землю кучкой. Земля была тверда, то и дело попадались камни. После получаса работы мне удалось наковырять горку земли, за которой я даже не мог спрятать носа. Я закурил, с удивлением сообразив, что это вторая папироса за весь день — первую мне дал есаул Легких. Я снова лег на спину. Стрельба продолжалась; ощущение тошноты становилось все нестерпимее. «Так вот что такое страх», — подумал я. В ту же секунду около правого уха раздался резкий звук, от которого я привскочил. По-прежнему вблизи никого не было. Ложась, я увидел, что кончик штыка на моей винтовке отбит пулей. Сумка с патронами, которую я подкладывал себе под голову, вдруг подскочила сама собою, как будто внутри развернулась тугая пружина.

Я вышел из-за куста на просеку и начал подниматься вверх. Вскоре я выбрался на поляну, как и первая, круто поднимавшуюся в гору. Невдалеке, за кустом дикого лавра, сидел есаул Булавин. Подбегая к нему, я выронил из кармана мою записную книжку и увидел, как она покатилась вниз по еле начавшей зеленеть, еще зимней траве, к серой опушке, начинавшейся шагах в тридцати. Я хотел было сбегать за книжкой, но потом махнул рукой, решив что возьму «потом». Земля около Булавина была усеяна пустыми гильзами, — вероятно, он сидел здесь уже давно и выпускал одну обойму за другой. Есаул был весел, лукаво улыбались его черные глаза, растрепанные усы придавали всему лицу немного пьяное выражение.

— Вот они там, видите, — сказал он, показывая рукой туда, где белела в траве раскрывшейся страницей моя записная книжка. — Да нет, дальше, за деревьями!

Я ничего не видел, кроме сплетения веток, солнечных лучей на пустой прогалине и силуэта плоской скалы, возвышавшейся между деревьями, как гигантский пень. Вдруг в нескольких десятках метров, на самом краю опушки, появилась фигура красноармейца, тащившего ручной пулемет. Я не успел поднять винтовки, как Булавин выстрелил и красноармеец исчез.

— Кажется, попал, — сказал есаул, улыбаясь. — Это шестой. Им нелегко взбираться на гору. Дайте-ка мне несколько обойм и бегите вверх, туда, — он махнул рукой, — там ваш взводный.

Я нашел Милешкина за большим круглым камнем. Рядом с ним сидел на корточках Плотников и скручивал папиросу. Милешкин лежал, подперев щеку рукой. Еще издали я услышал:

— Баба была, скажу я тебе, не баба, а роскошь. А, вот и вы, — Милешкин меня приветствовал, как будто мы встретились в гостиной, — устраивайтесь, здесь, за камнем, спокойно.

Закуривая папиросу, Плотников сказал мне:

— Мне тут один кубанец говорил. Он видел Федю после ранения. Рана неопасная, в правую руку, около плеча. Во всяком случае, Федя сам дошел до санитарного пункта.

Я подумал о том, что ни разу за все это время я не вспомнил о Феде, и мне стало очень стыдно. «Неужто ни разу?» — проговорил я про себя, восстанавливая в памяти события этого дня и с трудом разбираясь в хаосе отрывочных мыслей, мелькавших в моем сознании.

— Корнет Милешкин! — крикнул снизу Булавин, и его голос еле донесся к нам. — Пойдите сюда!

Частый пулеметный треск заглушал все шумы. Милешкин с сожалением поднялся с земли, поправил усы и, закинув винтовку за плечо, побежал вниз. Когда мы остались одни, Плотников, улыбаясь своею широкой и ласковой улыбкой, спросил меня:

— Ну как, жутко?

— А ты ничего, не боишься?

— Как не бояться, боюсь. Все боятся. Я помню только одного человека, который не знал страха, совершенно не знал, — Вялова. Вот ему бы сегодня раздолье.

Появился запыхавшийся Милешкин.

— Вот что, братцы, — сказал он, — там, наверху, Воронов с десятком кубанцев. Надо бы их разыскать.

— Но ведь Воронов же убит.

— Ах, черт, я и забыл… Ну, все равно, есаул говорит, чтобы вы слазили посмотреть, нет ли там кого. Идите вдвоем, веселей будет.

Мы с Плотниковым вышли из-за камня и полезли вверх, на гору.

Снова со всех сторон нас обступили кусты ежевики, между которыми вилась еле заметная тропинка. Пройдя около двухсот шагов, мы взобрались на пригорок, откуда расходились две просеки: одна вверх, вероятно, к вершине, другая, по склону, на противоположный, восточный скат Ахталцира. Нигде никого. Внезапно стрельба, которая, как нам казалось, осталась внизу, усилилась, пули вновь запели сразу со всех сторон. Мы уселись около большого, в два обхвата, корявого вяза со сломанной вершиной, — уселись как попало: нельзя было понять, откуда летят пули.

— Давай, что ли, закурим? — Плотников выбросил потухший окурок и старательно начал скручивать новую папироску.

Обитая пулею ветка упала ему на плечо, но он даже не поднял головы. Вихрь стрельбы продолжался минут десять и потом внезапно стих. Наступила тишина, только вдалеке внизу продолжал работать пулемет и раздавались отдельные выстрелы.

— Не нравится мне это, — сказал Плотников. — Пойду назад, погляжу, что там делается.

Когда он исчез, меня сразу охватило одиночество и мне стало не по себе. Снова появилось томительное чувство подступившей к горлу тошноты. Я встал, сделал несколько бесцельных шагов. Выстрелы звучали все дальше и все реже.

— Сюда, скорей! — еле донесся до меня далекий, приглушенный расстоянием, взволнованный голос Плотникова.

Я схватил лежавшую у моих ног винтовку и побежал вниз. Кусты ежевики цеплялись за халат, хлестали по рукам, но склон горы сам нес меня, и я еле успевал следовать за извилинами тропинки. Выбежав из кустов, я увидел, что за круглым камнем сидит один Плотников — Милешкина больше не было — и, прикрыв ладонью глаза от солнца, смотрит вниз, туда, где находился есаул Булавин. Услышав мои шаги, он обернулся, махнул мне рукою и бросился бежать, делая большие, тяжелые прыжки. Я проскочил мимо камня и увидел полянку. Есаула за лавровым кустом не было, на опушке, там, где, вероятно, валялась моя записная книжка, стоял красноармеец и что-то кричал нам, я не мог разобрать слов. Пробегая, краем глаза я увидел, как он вскинул винтовку, и в ту же секунду деревья обступили меня. Я попал на прогалину, ту самую, где пулей мне отбило конец штыка. Плотников бежал впереди, нелепо взмахивая винтовкой. Он был от меня шагах в пятнадцати, с каждым прыжком я догонял его. С разбегу, на спине, я соскользнул с плоского камня, около которого сидели кубанцы и где в кустах я мельком увидел раскинувшееся мертвое тело в сером халате, продрался сквозь колючие, цепкие стебли ежевики, и на полянке, где лежал Воронов и где теперь никого не было, догнал Плотникова, и вместе с ним, задыхаясь, упал на знакомую кучу камней. С горы, на которую я взбирался полдня, мы сбежали минут в десять. На земле валялись брошенные винтовки, патронные сумки и одиноко сверкал обнаженный кавказский кинжал, косо воткнутый в землю. Мы с Плотниковым перевели дыханье. Из-за кучи камней было видно, что весь кряж, от самого моря и почти до того места, где мы залегли, занят красноармейцами. Рядом, за соседней кучей камней, около перевернутого станкового пулемета, раскинув руки, как будто обнимая землю, лежал убитый грузинский офицер. Красноармейцы с колена стреляли вниз, в долинку, по убегавшим, рассыпанным, как горох по полу, маленьким солдатским фигуркам.