Николай Задонский - Последние годы Дениса Давыдова Страница 42

Тут мог бы, вероятно, завязаться и спор, вызванный некоторым расхождением мнений. Базиль и Пушкин, явно преувеличивая силы карбонариев, были убеждены, что их пример всколыхнет народы других стран. Денис Васильевич в этом сомневался. Но высказать своих сомнений не успел.

Двери домика шумно распахнулись. Вошел, пыхтя и отдуваясь, толстяк Александр Львович Давыдов, только что возвратившийся из поездки в соседнюю свою деревню.

— Вы что же здесь секретничаете? — сказал он, со всеми обнимаясь и целуясь. — Дамы без вас скучают… Да уж и стол к обеду накрывают!

— А чем нас кормить будут? — задал брату вопрос Базиль, и все невольно улыбнулись.

Пристрастие Александра Львовича к гастрономическим и кулинарным изделиям всегда служило предметом для шуток, и он знал это, но, когда с ним заговаривали на любимую тему, было выше сил отвергнуть такой разговор. Тем более, что сегодня он уже успел заглянуть на кухню и живо ощущал еще ее запахи.

Жмуря от предвкушаемого удовольствия глазки и причмокивая жирными губами, Александр Львович начал перечислять кушанья:

— Расстегайчики будут изумительные, мой милый… Севрюжка под белым соусом с грибочками…. Фазаны… я таких сочных давно не видывал…

Пушкин до конца не выдержал, перебил:

— Пощадите, Александр Львович! Ваше обозрение столь живописно, что я чувствую уже колики в желудке…

Базиль, успевший между тем наполнить вином бокалы, предложил:

— Выпьем посошок и отправимся обедать!

Пушкин, перемигнувшись с Базилем и Денисом, поднял бокал:

— За итальянскую красавицу, господа!

Все дружно выпили. Однако, Александр Львович, мысли которого работали медленней, чем положено, поставив опорожненный бокал на стол, спохватился:

— А ты, Пушкин, какую такую итальянскую красавицу имеешь в виду? Ты, брат, смотри, — погрозил он пальцем, — мы с Денисом хотя и не служим, а все же генералы… Нам не тово…

Денис Васильевич под общий смех его успокоил:

— Ничего, почтеннейший мой брат… Бог милостлив! Выпитое вино не прокиснет!

Три дня, проведенные в Каменке, надолго сохранились в памяти Дениса Васильевича. Общение с Пушкиным, в гениальности которого давно не сомневался, жаркие, острые споры и блестящие шутки, пышные лукулловские трапезы и легкий флирт. Аглая кокетничала напропалую и с ним и с Пушкиным. Базиль не переставал нежно поглядывать на Сашеньку Потапову, миленькую, застенчивую воспитанницу Екатерины Николаевны. В общем все в доме было полно романическим воздухом!

А какие прелестные стихи Денису посвятил Пушкин! Они были, правда, не окончены, читались по черновику. И все же каждая строчка трогала особой теплотой и задушевностью:

…Певец — гусар, ты пел биваки,Раздолье ухарских пиров,И грозную потеху драки,И завитки своих усов;

С веселых струн во дни покояПоходную сдувая пыль,Ты славил, лиру перестроя,Любовь и мирную бутыль.

…Я слушаю тебя — и сердцем молодею,Мне сладок жар твоих речей,Печальный, снова пламенеюВоспоминаньем прежних дней…

…Я все люблю язык страстей,Его пленительные звукиПриятны мне, как глас друзейВо дни печальные разлуки.

Денис Васильевич любил впоследствии рассказывать о пребывании в Каменке друзьям и знакомым. Однако случилось здесь и нечто такое, что приходилось от всех утаивать.

В последнюю ночь, когда дом затих, а он еще не спал, лежа в постели с книгой в руках, в его комнату пришел Базиль, плотно прикрыл за собой дверь и, подсев к нему, сказал:

— Мне нужно, Денис, поговорить с тобой совершенно откровенно.

— А разве мы говорили с тобой когда-нибудь иначе? — приподняв голову, спросил он удивленно.

— Прости, я не совсем точно выразился… Именно потому, что мы всегда были откровенны и образ наших мыслей во многом весьма сходен… Мне хотелось знать твое отношение…

— К кому или к чему?

— К тайному обществу, ставящему своей целью замену самодержавия конституционным правлением, — тихо произнес Базиль. — Мы не виделись с тобой больше года, я не имел возможности признаться тебе, что вступил в него.

— Вот что? Значит, ты хочешь знать, как я отношусь к этому?

— И это тоже и другое… Как ты смотришь на то, чтобы самому войти в общество?

— Гм… Вопрос, брат Василий, для ответа не из легких… Но изволь, давай объяснимся!

Он привычно потянулся к трубке, лежавшей на тумбочке у кровати, и, закурив, предложил:

— О том, что существует тайное общество, я знаю, и цели оного мне более или менее известны…

— И какие благородные цели, Денис!

— Не спорю. Воспитанный под барабаном царь плох. Аракчеевщина никому не мила. Самовластье, словно домовой, душит страну. Я не раз высказывал это своим друзьям. Возможно, при свободном правлении будет лучше. Но где силы, способные осуществить переворот? Пустыми прениями, милый мой, этого не сделаешь…

— Они не так пусты, как тебе кажется. Не забудь, что в спорах рождается истина… А силы, о коих ты говоришь, могут быть подготовлены только тайным обществом… Все идет к тому, что самодержавие, так или иначе, будет заменено лучшим правлением… Михайла Орлов недаром как-то сказал, что «Девятнадцатый век не пробежит до четверти без развития каких-нибудь странных происшествий»…

— Слышал, брат, я эти доводы от самого Михайлы, — махнул рукой Денис. — А вот теперь женится он на Екатерине Раевской и небось сразу все свои предсказания и отвлеченные химеры из головы выбросит!

— Напрасно так думаешь… Тебе разве не известно, какие порядки в своей дивизии Михайла Орлов заводит? Я наизусть помню его приказ, в коем он объявляет, что будет «почитать злодеем того офицера, который свою власть употребит на то, чтобы истязать солдат. Воля моя тверда. Ничто от сего предмета меня не отклонит. Терзать солдат я не намерен. Я предоставляю сию постыдную честь другим начальникам, кои думают о своих выгодах более, нежели о благоденствии защитников отечества».

— Это дело иное! За справедливое отношение к солдатам и за ланкастерские школы я всегда Михайлу хвалил и хвалить буду! А тайное общество… тут, брат, подумать нужно! Не шутка! Кому-кому, а нам с тобой печальный опыт брата Александра Михайловича Каховского хорошо ведом!

— А если мы все-таки будем более счастливы, чем брат Каховский и его товарищи?

— Допустим, хотя и маловероятно… А дальше что? Признаюсь, меня более всего страшит колебание государства, ужасы народных революций…