Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни Страница 42

Писатель знал о ней, был знаком с необычной и одержимой поклонницей, но никогда не обращал особого внимания на ее «приставания», поскольку она была далеко не единственной, выражаясь современным языком, его «фанаткой». Однако, по мнению некоторых биографов Гамсуна, именно Анна Мунк и расшатала фундамент первого брака писателя.

Нервы Гамсуна и Бергльот были в этот период так напряжены и измотаны, что им стало казаться, что за ними постоянно кто-то шпионит.

Наконец, развод был получен. Гамсун и фру Бергльот поженились 13 мая 1898 года. Поскольку невеста являлась разведеной, церемония заключения брака была гражданской, а не церковной.

Дочка Бергльот осталась с отцом, что очень опечалило Гамсуна, который любил детей.

На свадьбу Гамсун подарил своей возлюбленной рукописный вариант стихотворения в пяти частях «К Бергльот», красиво переплетенный. В этой любовной поэме нашлось место не только красивым признаниям в нежности и страсти, но и оскорбительным выпадам в сторону первого мужа новобрачной, которого автор называет «австрийским псом, который попытался встать на нашем пути».

После свадьбы молодые устроили прием для близких и друзей в отеле Кристиании. Очевидцы рассказывали, что посмотреть на новобрачных сбежалось полстолицы – Гамсуна уже хорошо знали.

Медовый месяц Бергльот и Кнут провели в санатории, в небольшом домике в Оппегорде на берегу красивого озера, в котором летними днями купались почти нагишом.

Время молодые проводили прекрасно. И Гамсун пишет Лангену: «I am healthy, I am young, I am rich! And now it is summer time» [87] .

После чудесного отдыха в горах Гамсуны уезжают в Эурдал, к старому другу Эрику Фрюденлюнду.

Там, в красивейшем уголке Норвегии, в обстановке любви и дружбы Гамсун создал свою «Викторию».

Роман был завершен в 1898 году. Еще в июле Гамсун пишет своему другу и издателю Лангену, что новая книга будет состоять из «двух, может быть, трех частей, и я надеюсь, что роман будет хороший». Он описывает книгу как продолжение «Пана», только «намного больше», и добавляет, что, если «Пан» окрашен в «темно-лиловые тона», то «Виктория» будет «ярко-красной». Книги эти, по словам Гамсуна, – две полные противоположности.

По меткому выражению Куприна, у Гамсуна «существуют разные аккорды» для изображения любви: в «Пане» – это «могучий призыв тела, трепетное опьянение страсти, весеннее бурное брожение в крови», а в «Виктории» любовь овеяна «нежным, целомудренным благоуханием».

Хотя в июле замысел «Виктории» еще не до конца ясен автору, в конце сентября он уже отсылает готовую рукопись в издательство [88] .

«Виктория» – одно из самых значительных произведений мировой литературы новейшего времени, посвященных любовной теме. Основу произведения, как и большинства романов Гамсуна 1890-х годов, составляет история трагической любви двух людей, разделенных сословными преградами, имущественными интересами, ложной моралью.

Сын деревенского мельника Юханнес Мёллер любит Викторию, дочь владельца поместья, и она отвечает ему взаимностью. Казалось бы, карьера, которую сделал Юханнес, ставший известный писателем, неожиданная и нелепая смерть жениха Виктории от случайного выстрела на охоте, измена невесты Юханнеса и гибель в огне подожженного им же самим поместья отца Виктории неизбежно должны были бы привести любящих к соединению, но жизнь, обстоятельства, люди и гордость по-прежнему мешают им.

В разработку уже привычного для себя конфликта трагической любви с неизбежным роковым концом Гамсун впервые вводит мотив сословного неравенства. Именно неравенство происхождения и все связанные с этим трудности и становятся для Виктории и Юханнеса непреодолимыми.

Критики отмечали, что за обманчивой простотой повести скрывается сложная структура, когда в основной повествовательный текст «врываются» вставные новеллы и лирические отступления, по сути, стихотворения в прозе.

«Виктория» завершила круг произведений Гамсуна, в которых господствует лирический элемент. В последующих его романах повествование становится более эпичным и объективным.

«Виктория» была первым произведением Гамсуна, вышедшим сначала на родине, а не в Дании или Германии. Роман имел невероятный успех: первый тираж в 6 тысяч экземпляров, выпущенный 29 октября, разошелся почти мгновенно, и издательство успело напечатать к Рождеству еще один.

Зато критики роман приняли не однозначно.

Более всего Гамсуна задела рецензия редактора Нильса Фогта из «Моргенбладет», которая явилась продолжением их давнего противостояния. После выхода в свет пьесы «Вечерняя заря» Фогт написал, что пьеса не удалось, поскольку Гамсун, в силу своего происхождения и недостатка знаний о жизни высшего света, не мог создать убедительный образ женщины-аристократки. То же самое он написал и о «Виктории».

Гамсун, воспринявший рецензию как личное оскорбление, обратился за советом к давнему другу и авторитету Георгу Брандесу. Ответ последнего мы не знаем, но можем предполагать, что в нем тоже содержались некие замечания, потому что в сочельник 1898 года Гамсун пишет Брандесу:

« "Виктория " – это не что иное, как небольшая лирическая повесть. Писатель может иногда позволить себе немного лирики, чтобы излить наболевшее, особенно если он в течение десяти лет писал о вещах жестких и даже жестоких. Рецензия в "Моргенбладет " на эту книгу поэтому и оказалась для меня такой ядовитой. Когда в ней говорится о том, что я не был знаком с "настоящими дамами ", и о моей полной неспособности хотя бы приблизительно описать их, то это намек на мою жену, которая развелась с первым мужем. Это одно из проявлений беспримерного анонимного преследования, которому я подвергаюсь вот уже три года и которому, кажется, не будет конца. Это борьба не на жизнь, а на смерть. Вы об этом, конечно, ничего не знаете, однако именно поэтому я и решился искать у Вас поддержки.

Верно, не далее как лет десять назад я был не согласен с Вами, утверждал, что Ваша критика никчемна. Вполне возможно, что мои манеры оставляют желать лучшего, но и у меня ведь есть пять чувств, которыми я более или менее руководствуюсь. Если не считать Ваших стихов и книги о Юлиусе Ланге, то я, вероятно, читал все написанное Вами, а многое не раз перечитывал, и я не знаю других книг, которые с таким удовольствием захотел бы прочесть вновь. Как высоко я ценю и ценил Вас все эти годы, могут подтвердить все мои знакомые. При первой же возможности я написал об этом в статье для «Ла ревю дэ ревю». Если у Вас сложилось другое впечатление, то основой для него мог быть наш устный спор, когда меня сбили с толку и я уже не мог отвечать за себя, за свое некрасивое поведение и грубые выражения. Вы, разумеется, имеете в виду встречу в Студенческом обществе. Я говорил тогда о столь незначительных личностях, как Шекспир и Ибсен, и считал (и продолжаю считать), что драматург не может проявить себя тонким и проницательным психологом, ибо драма – это самый несовершенный род литературы. Законы драмы, говорил я, не позволяют автору дать полный и точный психологический портрет героя, что оставляет возможности разнообразнейшим образом толковать характер одного и того же персонажа. И как пример в ряду других я упоминал Гамлета, которого интерпретировали сотни актеров, и все по-разному. Таково мое непочтительное отношение к Шекспиру! Такова моя непочтительность к Ибсену. Вышел «Сольнес», и о нем существуют сотни мнений. Я обратился тогда к Вам в зале и сказал: "Если даже Вы и Ваш брат не смогли прийти к единству в трактовке этого образа и этой книги...” Вы ответили: "Ну и что?” Публика в зале начала шуметь, ибо ей хотелось скандала. Я был смущен и замолчал. Вот что я хотел сказать Вам тогда: если уж Вы и Ваш брат, люди, которые так естественно сходятся во мнении по основным вопросам литературы, выражают столь различные точки зрения о «Сольнесе», когда один из них говорит, что он гений, а другой отрицает это и т. д., – не кажется ли Вам, что это сама драма порождает разнобой в оценках своим пошлым и ложным глубокомыслием, недостатками в психологической разработке характеров? Разве не создается впечатление, что один и тот же персонаж: драмы одновременно имеет два разных мнения об одном и том же? Именно это я и хотел сказать Вам тогда, если бы мне предоставилась возможность. Но даже если бы публика не подняла шума, то и тогда я не смог бы воспользоваться случаем. Мне трудно с Вами спорить.