Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер Страница 43

– Да, риск есть, – соглашалась Ирена, – но какие времена, такие и методы.

Давно уже начался комендантский час, а разговор все продолжался. Им придется провести у Ирены ночь. Добрачинский позвонил жене, чтобы объяснить, что не сможет прийти домой. Ирена слышала натянутость в его голосе и заметила, что Яга отвернулась и смотрит в окно.

Вернувшись к столу, Добрачинский продолжил критиковать план Ирены:

– В конечном счете самым большим препятствием для получения качественных поддельных бумаг являются деньги. Как проводить расходы на все эти операции?..

У Ирены наконец лопнуло терпение.

– При всем уважении, – сказала она, – мы можем обсуждать все это до посинения, но мне нужно знать от каждого из вас, будете ли вы мне помогать?

Ева заговорила первая, тихим и ровным голосом:

– Я тебя поддерживаю полностью… но я почти ничем не рискую, ведь нам, евреям, уже нечего терять.

– Я с тобой, Ирена, – сказала Яга и закурила очередную сигарету.

– Когда-то я была твоей начальницей, – сказала Ирена Шульц, – а теперь стала сообщницей. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Все посмотрели на Добрачинского… главного резонера в компании. Он сложил ладони, словно в молитве, и нахмурился. Очень медленно, сначала почти незаметно для присутствующих, он кивком дал знать о своем согласии, и Яга импульсивно обняла его.

Было уже далеко за полночь, но Ирена не могла заснуть, думая то об одном, то о другом, то о третьем. В душе ее, как краски на палитре, перемешались и радостное волнение, и сомнения, и страх. Теперь ей придется составить план действий, найти надежных людей и распределить обязанности. Единственным успокоением для нее было ровное дыхание сообщников, спящих под пледами вокруг натопленной печки.

Весна 1940 года позволила людям вздохнуть чуть поспокойнее после необычайно холодной зимы, но в остальном она принесла одни только катастрофы. В мае под напором немцев пали Норвегия, Голландия и Бельгия. Британская армия отступила после июньского поражения под Дюнкерком, и уже через неделю, 14 июня, полки Вермахта маршировали по Елисейским Полям, украшенным сотнями штандартов со свастикой. В расклеенных по всей Варшаве плакатах немцы трубили о своих победах.

Под страхом смерти евреям предписывалось приходить в Юденрат и получать направление на принудительные работы. Всем этим людям приходилось работать по 12 часов в день, а то и больше, как правило, собирая кирпичи для еврейских каменщиков, занятых на постройке стены, которая должна будет окружить и рассечь на две части еврейский квартал города. Слухов об изолированном гетто становилось все больше. В большинстве польских городов, где имелись еврейские районы, например в Пиотркове, Ченстохове, Лодзи, Люблине, Ковно и многих других, такие гетто уже были.

Стефан превратился в «арийца», т. е. купил себе новую Kennkarte, новую прописку, свидетельства о рождении и крещении, и исчез из поля зрения немцев. Под новым именем он поселился в запущенной квартире на Марковской, 15, в районе Прага с двумя коллегами из университета. Они заняли эту квартиру, когда с нее съехала еврейская семья, у которой не было денег платить домовладельцу-арийцу. На фоне большинства варшавян Стефан выглядел на удивление здоровым и упитанным. Улыбаясь, он поражал Ирену идеальной белизной зубов. Подложные документы избавили его от необходимости носить белую повязку, и он снова начал почти каждый день приходить к Ирене то на работу, то домой.

В начале 1940 года начали появляться подпольные газеты, и уже к первой годовщине оккупации – к октябрю 1940-го – по рукам ходило больше 50 разных изданий на польском, идише и иврите. Агенты гестапо не единожды проверяли установленный в конторе Ирены мимеограф[61], пытаясь найти признаки его нелегального использования, наказанием за что была смертная казнь.

– Даже не думал, что придется стать мальчишкой-газетчиком, – сказал Стефан весной 1940-го, отдавая Ирене первый номер нелегальной газеты «Бюллетень»[62]. Принес он ее, обернув ею свои голени. Ирена передала свой экземпляр Ирене Шульц, она отдала ее Яге, та потом – Ядвиге Денеке и т. д. Стефан показал Ирене несколько кафе в еврейском квартале, где можно было прокрутить какие-нибудь дела, что-то купить, что-то продать, узнать новости. У каждой из этих кафешек была своя репутация. «Nowoczesna Café» («Современное кафе» – польск.) на улице Новолипки славилось своей развлекательной программой, вкусной едой и достоверностью информации, которую можно было там получить. Среди его постоянных клиентов были даже немцы. А вот «Sztuka Café» (кафе «Искусство» – польск.) на улице Лешно привлекало к себе остатки среднего класса, там заключали свои сделки торговцы-чернорыночники и самогонщики. Контрабандисты считали это кафе почти что своим офисом и даже назначали там часы приема. Интеллигенция же предпочитала собираться в «Кафе на Сенной».

К марту, чтобы разделить еврейское и арийское население Варшавы, оккупанты возвели вокруг еврейских кварталов деревянный карантинный барьер с воротами на Крохмальной улице и еще в семи других местах. Немецкие газеты и плакаты продолжали поносить евреев как переносчиков тифа и прочих инфекционных заболеваний. Эпидемия тифа ширилась, и больше всего от нее страдали истощенные от недоедания евреи. К апрелю каждый месяц в городе фиксировалось по 500 с лишним новых случаев заболевания тифом.

В первый день мая Ирене позвонил Главный санитарный врач и директор Санитарно-эпидемиологической службы доктор Майковский.

– Мне надо с вами увидеться, – сказал он. – Жду вас завтра утром у себя в кабинете.

В его голосе Ирене почудились одновременно и зловещие, и заговорщические нотки.

Доктор Майковский – почтенный пожилой джентльмен, лысый и бородатый, с устало опущенными плечами – запер за Иреной дверь своего кабинета. Кожа у него на шее и лице свисала складками, говоря о том, что не так давно он был человеком весьма полным. Доктор вернулся за рабочий стол и посмотрел на Ирену через очки, сильно увеличивавшие его глаза.

– Вы знаете дом № 35 по Крохмальной? – спросил он.

– Да, конечно. У меня там живут подопечные.

– Один из них на прошлой неделе умер, – он открыл перед собой папку с бумагами. – Нахум Смоленски… 18 лет. Квартира 33, третий этаж.

Это было очень печально, но евреи умирали постоянно, и Ирене было непонятно, что в этой смерти было такого, из-за чего нужно было запирать дверь.

– Он умер от тифа.

– Прискорбно слышать, – все еще осторожничая, произнесла Ирена.