Эразм Стогов - Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I Страница 43

— Что же теперь делать?

— Подождите до завтра, я что-нибудь сделаю ночью.

Моим приятелям-татарам приказал прислать кур, яиц, уток, масла, все принесли; взялся готовить лакей князя. После чая я ушел к мулле, там собрались мои друзья. Не буду передавать долгих толков, трудно было смягчить отвращение их к удельным. Успокаивал их тем только, что остаюсь защитником их и что я их друг. Кончилось тем, что мне удалась опять штука: я обещал назначить их — кого старшиной, кого ревизором, распорядителем, надзирателем и проч., составил огромный штат честолюбивых татар, поманил могущими быть медалями. Согласились, но просили побить их при народе, потому что весь народ присягал не слушаться. Ну, за наказанием дело не станет.

С вечера послал нарочного в Симбирск с приказанием прислать на подводах 40 солдат с боевыми зарядами, солдат назначить из поляков — это были отличные молодцы-мародеры. Приказал быть 10-ти жандармам без коней.

Приехали команды. Татар собралось очень много. Я, будто случайно, взял из толпы согласившихся со мною ночью, назначил им должности. Первый — старшина — отказался повиноваться. Я крикнул: «Фухтеля[214]!» Два жандарма обнаженными саблями весьма неосторожно ударили раз пять, упал на колени побитый; следующим по два фухтеля, покорились и говорили толпе со слезами в свое оправдание. Ружья заряжены при толпе (выстрелили бы? — не ручаюсь). Каждому битому чиновник дал по два солдата и на ответ чиновника приказал привезти сохи, бороны, сеяльницы. Чрез Абрешитку объявил толпе, что за ослушание не только буду стрелять, но сожгу их дома с женами.

Привели рабочих более, чем нужно. Объявил всем, что если не простит князь, то все сгниют в тюрьмах. Приказал жандармам поставить всех на колени, а мулле приказал читать молитвы, чтобы князь простил.

Прихожу к князю — он приготовился к катастрофе: пистолеты заряжены, шашка, сабля острые вынуты из ножен. Князю сказали о прибытии команд, но он, проученный уже, не мешал мне, да и не знал, что я делаю. Я пригласил князя прощать и условился — не прощать, пока не поручусь. Попросил его надеть звезды.

Подошел князь: «На караул!» Барабанщик с дроби сбился на генерал-марш. Я просил простить татар, князь гневался; я просил, просили татары. Князь объявил, что он не может верить ослушникам, и спросил меня, могу ли я поручиться за них? Я спросил татар, не выдадут ли они меня?

— Ручись, бачка, не выдам.

Князь простил, я представил мною испеченный штаб чиновников. Князь утвердил. Тут же, с места, отправились парадно на поле, сделали никуда не годную запашку. Богатых татар спросил: «Что лучше — в тюрьму или наказать розгами?» Те, переговорив с массой, в один голос отвечали: «Розгами!» Близко был исправник, приказал ему дать всем по 100 розог, но за то князь дал слово татар более не трогать, и татары счастливы и совершенно успокоились.

Я просил князя ночевать, чтобы узнали татары во всех деревнях. Князь много благодарил меня, завидовал моему характеру, что из серьезного дела я умею сделать фарс. Я вышел на первый план, а Бестужев стушевался.

Проехали мы все уезды, были во всех татарских деревнях, проделали фарс легче, чем в Бездне. Всем татарам, для спокойствия их, я назначил по 100 розог с тем, что не пойдут в тюрьму, а исправники, исполняя наказание, взяли по полтиннику, о чем я узнал после. В Курмыше[215] я так напугал князем старика Ахуна[216] (глава магометанского духовенства), что мы боялись, чтобы он не умер.

Осматривали по пути корабельные леса, ничего подобного и видеть нельзя: дубы — 2, 3 аршина в диаметре, стоят густо, сплошь. Один дуб под названием матка был около 4-х аршин диаметра. Дуб, упавший от старости, пастухи выжгли больше половины, в эту арку я прошел в султане и не задел. Лашманы, чтобы вывезти дуб на пристань, в особые для того сани запрягают до 150 лошадей. Двинуть с места мало 200 человек, и бьются не один день. Я видел новый двухэтажный амбар: дуб направился на амбар и стер его, перешедши через. 270 тысяч десятин такого леса Перовский хотел приобрести в удел, лишив флот. Лес стоил иного маленького государства, но пока я был в Симбирске — отстаивал, а Перовский — гневался.

Возвратясь в Симбирск, я сделался неразлучным с князем; ему хотелось доискаться причины бунта татар. [Бестужев крутился и лгал.] Я просил своих друзей-татар найти мне хотя один приказ в волости от удельной конторы о запрещении татарам иметь более одной жены. Я знал, что Бестужев отобрал и уничтожил все приказы. Ночью привезли мне единственный экземпляр приказа, сохраненный писарем на границе Казанской губернии. Я настаивал на существовании распоряжения. [Бестужев опровергал, последний раз при мне князь спросил на честное слово, и Бестужев дал честное слово, что такого распоряжения не было. Бестужев ушел, а] я подал князю приказ, подписанный Бестужевым, с печатью конторы. Боже мой, как рассвирепел мой честный князь; [по приходе Бестужева приказал мне сесть за ширму, а как увидал его — тяжело дыша, показал ему приказ: подлец, скотина, мерзавец — целый лексикон эпитетов и непечатных слов высыпал на статского советника! Тот имел силы один раз прошептать: «Виноват». Князь выгнал его и не приказал являться на глаза.]

Мне приятно вспомнить, что Иван Степанович Жиркевич, принимая искреннее участие, очень был доволен моими успехами, а подготовка все-таки осталась в секрете. Все удивлялись успеху, видя только наружную сторону дела[217].

Князь Лобанов-Ростовский был очень красивый мужчина, очень статный, от 40-ка до 50-ти лет, справедлив и храбр как шпага. Если не ошибаюсь, он начал службу адъютантом при князе Волконском, — вот отчего он, может быть, бессознательно заступался за удел, но после я узнал — вся проделка от Льва Перовского через князя Волконского. Перовский был вице-президентом уделов.

[Князь очень полюбил меня. Раз спросил, не хочу ли я быть полицмейстером[218] в Питере? — «Нет, не хочу!» — «Отчего? Вы имеете к тому способности». — «Не хочу, потому что я здесь старший, а там — под командой, да и Питера я ненавижу».]

Еще при объезде татар князь посылал курьеров, а из Симбирска — то и дело летели курьеры; князь писал государю на оторванной страничке маленькой почтовой бумаги и всегда вдоль бумаги и по-французски, непременно делая помарки: un и une, так и посылал с помарками. Моя обязанность была печатать и пломбировать сумку жандарма. Я советовал переписать помарки, он отвечал: «Государь требует от нас дела, а не формы». [Раз дает мне читать страничку. Я прочел представление меня к Анне на шею[219]. Я просил позволения уничтожить. «Отчего?» — «Не к лицу мне; хорошо видеть у вас; вишь на вас крестов, как на кладбище, за то вы — князь, Лобанов да еще Ростовский, генерал-лейтенант, да генерал-адъютант. А мне к чему? Вычтут из жалованья и будет мешать мне одеваться». — «Вы говорите серьезно?» — «Позвольте разорвать». — «Разорвите». Я изорвал. «Странный вы человек! Чем же я могу благодарить вас?» — «Очень можете». — «Чем?» — «Скажите кому следует, что я полезен для службы». — «Да я и не могу не сказать». — «А я более ничего и не желаю».