Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений Страница 43

Да, он добился своего. Сушкова пренебрегла браком по расчету, призналась в любви к Михаилу Лермонтову и согласилась выйти за него замуж. Вот этого он, очевидно, совсем не ожидал. Екатерина Сушкова вполне искренне писала впоследствии: «В первый раз, когда я увидела Мишеля после этого разрыва, и когда он мне сказал: „Tu es un ange“, — я была вполне вознаграждена; мне казалось, что он преувеличивает то, что называл он моим жертвоприношением.

Я нашла почти жестоким с его стороны выставлять и толковать мне, „как я необдуманно поступила, отказав Л[опу]хину, какая была бы это для меня, бедной сироты, блестящая партия, как бы я всегда была облита бриллиантами, окутана шалями, окружена роскошью“. Он как будто поддразнивал меня.

— Я поступила по собственному убеждению, а главное, по вашему желанию, и потому ни о чем не жалею.

— Неужели одна моя любовь может все это заменить?

— Решительно все.

— Но у меня дурной характер; я вспыльчив, зол, ревнив; я должен служить, заниматься, вы всю жизнь проведете взаперти с моей бабушкой.

— Мы будем с ней говорить о вас, ожидать вашего возвращения, нам вместе будет даже весело; моя пылкая любовь понимает и ценит ее старческую привязанность.

Он пожал мне руку, сказав:

— С моей стороны это было маленькое испытание; я верю вашей любви и готовности сделать мое счастие, и сам я никогда не был так счастлив, потому что никогда не был так любим. Но, однако же, обдумайте все хорошо, не пожалеете ли вы когда о Л[опу]хине? Он добр — я зол, он богат — я беден; я не прощу вам ни сожаления, ни сравнения, а теперь еще время не ушло, и я еще могу помирить вас с Л[опу]хиным и быть вашим шафером.

— Мишель, неужели вы не понимаете, что вам жестоко подсмеиваться теперь надо мной и уговаривать меня поступить против моего сердца и моей совести? Я вас люблю, и для меня все кончено с Л[опу]хиным. Зачем вы мучите меня и выказываетесь хуже, чем вы есть?

— Чтоб не поступить, как другие: все хотят казаться добряками, и в них скоро разочаровываются, — я, может быть, преувеличиваю свои недостатки, и для вас будет приятный сюрприз найти меня лучше, чем вы ожидаете.

Трудно представить, как любовь Лермонтова возвысила меня в моих собственных глазах; я благоговела перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не нагляжусь, слушаю и не наслушаюсь. Я переходила через фазы ревности, когда приезжали к нам молодые девушки (будь они уроды); я каждую из них ревновала, каждой из них завидовала, каждую ненавидела за один его взгляд, за самое его пошлое слово. Но отрадно мне было при моих поклонниках, перед ними я гордилась его любовью, была с ними почти неучтива, едва отвечала на их фразы, мне так и хотелось сказать им: „Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот мой кумир, — он вдохнул бессмертную любовь в мою бессмертную душу“.

В это время я жила полной, но тревожной жизнью сердца и воображения и была счастлива до бесконечности».

Мне кажется, что бы Лермонтов позже не придумывал, он, скорее, в панике написал после такого признания анонимное письмо якобы кого-то из искренних друзей Сушковой, где сообщал о коварстве и лживости Лермонтова, заманивающего в свои сети молодую красавицу. Письмо это доставили родителям красавицы. Ему было отказано от дома.

Уверен, Лермонтов по-своему до конца жизни любил Екатерину Сушкову. Но он не мог жениться на ней без разрешения бабушки. Вот и всё. Если он и на самом деле был таким коварным в своем позднем романе с Сушковой, зачем же он и годы спустя напрашивается к ней на свадьбу и мечтает быть шафером. Говорят, он даже первым вбежал в свадебный зал и рассыпал соль, чтобы супруги чаще ссорились. Какое это равнодушие? Какое коварство? Обычная ревность. И его прощальные слова: «Я вас больше не люблю, да, кажется, никогда и не любил…» — тоже чересчур литературны. Зачем же он дарил уже на Кавказе незадолго до смерти ей портрет, который она не приняла? Зачем он в злости его разорвал? От Сушковой и от их взаимной, но неудачной любви остались замечательные стихи 1837 года:

Расстались мы, но твой портретЯ на груди моей храню:Как бледный призрак лучших лет,Он душу радует мою.И, новым преданный страстям,Я разлюбить его не мог:Так храм оставленный — всё храм,Кумир поверженный — всё бог!

К тому же, если он якобы ради друга, которого спасал от ненужной женитьбы, завел роман в Петербурге с Екатериной Сушковой, он должен был понимать, что об этом романе узнает его московская былая возлюбленная, обещавшая хранить ему верность, Варенька Лопухина. И стоило ли ему так переживать, узнав вскорости о свадьбе Лопухиной с состоятельным женихом Николаем Федоровичем Бахметевым, если он сам и ускорил эту свадьбу своим любовным романом. Впрочем, это тоже чисто поэтическое чувство. Как у Данте и у других классиков. Вблизи поэт как бы особо и не рвался к Вареньке Лопухиной, не напрашивался на свидания. Уехав, о Вареньке и забыл, но узнав о свадьбе своей возлюбленной, сразу же воспылал самыми нежными чувствами. И, похоже, на всю жизнь. Поэту нужен отдаленный идеал в любви. Своя Лаура, своя Беатриче.

Его близкая подруга последних лет Евдокия Ростопчина рассказывала в письме Александру Дюма, который собирался писать о Лермонтове: «Веселая холостая жизнь не препятствовала ему посещать общество, где он забавлялся тем, что сводил с ума женщин, с целью потом их покидать и оставлять в тщетном ожидании; другая его забава была расстройство партий, находящихся в зачатке, и для того он представлял из себя влюбленного в продолжение нескольких дней; всем этим, как казалось, он старался доказать самому себе, что женщины могут его любить, несмотря на его малый рост и некрасивую наружность. Мне случалось слышать признания нескольких из его жертв, и я не могла удерживаться от смеха, даже прямо в лицо, при виде слез моих подруг, не могла не смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим злодейским донжуанским подвигам. Помню один раз, он, забавы ради, решился заместить богатого жениха, и когда все считали уже Лермонтова готовым занять его место, родные невесты вдруг получили анонимное письмо, в котором их уговаривали изгнать Лермонтова из своего дома и в котором описывались всякие о нем ужасы. Это письмо написал он сам и затем уже более в этот дом не являлся».

С Натальей Федоровной Ивановой юный поэт познакомился в конце 1830 года, но весной и летом этого года поэт еще был увлечен Екатериной Суриковой. Отношение Лермонтова к Ивановой иное, нежели к Сушковой. Он ей верит — она поверенная. Уже после первой встречи он обратился к Ивановой с поразительно искренним и тревожным посланием — стихотворением «Η. Ф. И…вой» (1830):