Епископ Афанасий (Сахаров) - «Какое великое утешение — вера наша!..» Страница 43

За все слава Богу, и в скорбях нас утешающему.

Скорбями было обставлено наше недавнее свидание с Вами. Но вместе сколько радости и утешения принесло оно. Я был умилен той поспешностью, с какою Вы, утружденная годами и болезнями старица, подвиглись в нелегкий путь. Я был растроган, что кума моя, забыв о своих личных неотложных Делах, поспешила на свидание. Меня чрезвычайно обрадовала Ваша юная спутница своей простотой и искренностью, своею готовностью бескорыстно и Даже с лишениями, с потерею данного ей для отдыха отпуска, сопутствовать Вам, с любовию христианской послужить собратиям по вере. Имею основание полагать, что и сестры ее, так похожие по внешнему виду, сходны и по настроению христианскому. Дай Бог им и в пору поздних лет сохранить так же христиански настроенное сердце… Радуюсь за маму их, возрастившую таких деток.

Как доехали вы, мои дорогие, обратно? Очень беспокоился, не опоздала ли Лида на работу?

У нас установилась жаркая погода. Днем изнываем от жары.

<…>

Сердечно приветствую всех вас, мои дорогие.

Как доехала Мария Ивановна до дому?

После Вашего отъезда 24 мая/6 июня я послал письмо Фросе.

<…>

На всех призываю Божие благословение. Да хранит вас Господь, мои родные.

Спасайтесь о Господе.

С любовию богомолец Ваш еп[ископ] А[фанасий]

<…>

№ 67

Председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову

Июнь 1954 г. Зубово–Полянский дом инвалидов, станция Потьма, Мордовская АССР (черновик заявления)

Председателю Совета Министров СССР Георгию Максимилиановичу Маленкову

содержащегося в Зубово–Полянском доме инвалидов епископа Афанасия Григорьевича Сахарова ст. Потьма Мордовск[ой] АССР

Беру на себя смелость обратить Ваше внимание на величайшую несправедливость, жертвой которой являюсь и я.

Мое заявление довольно обширно. В нем немало подробностей, которые могут показаться не стоящими внимания, мелочными. Но из мелочей слагается жизнь, и те мелкие детали, о которых я упоминаю, являются характерными штрихами, без которых не будет ясна и правдива картина моего злосчастного положения.

Мое заявление — это крик наболевшего сердца. Я обращаюсь к Вам прежде всего как к человеку и прошу Вас сердцем откликнуться на боль многих сердец, так как кроме меня в еще большей степени страдают мои близкие, повинные разве только в том, что в течение многих лет заботятся и беспокоятся обо мне.

Вместе с тем я обращаюсь к Вам и как к главе Советского] Правительства с просьбой оградить меня от посягательств на мою свободу и на мои права как гражданина Сов[етского] государства].

7.Х1–43 г. я был арестован и по ст. 58, 10–11 заочно вынесенным приговором ОСО при бывшем МГБ был осужден на 8 лет заключения, считая начало срока с 9–Х1–43 г. Никакого последующего поражения в правах, никакого последующего ограничения в приговоре не было указано.

Незадолго до окончания срока мне было предложено указать лиц, которые могли бы взять меня как инвалида на их иждивение. У меня нет личной семьи, у меня нет родных братьев или сестер. Но в жизни часто бывает, что чужие становятся ближе и роднее родных. На сделанный мне запрос я указал таких не родных, но близких мне лиц, которые в течение всего времени моего заключения заботились обо мне и теперь, в связи с окончанием моего срока, сделали соответствующие заявления и продолжают хлопотать о разрешении мне поселиться у них.

Однако 9–Х1–51 г., когда я должен бы быть освобожденным и когда по здравой логике мне должны бы быть возвращены все гражданские права, я не был освобожден и до сих пор уже 33–й месяц не имею свободы. За эти месяцы сверхсрочного заключения я пережил, перестрадал, переволновался, расстроил нервы и потерял здоровья больше, чем за все годы моих предшествовавших заключений.

Чтобы Вы могли составить хоть некоторое приблизительное представление, в какой тяжелой, угнетающей, нервной обстановке я находился, я укажу лишь немногие факты, иногда как будто не имевшие непосредственного отношения ко мне, но создававшие ту нездоровую атмосферу, в которой мне приходилось дышать.

Что стоило одно то обстоятельство, что несмотря на точно указанный в приговоре срок заключения меня продолжали держать в заключении без указания каких–либо законных мотивов в полной неизвестности о том, долго ли продлится такое состояние, какие перспективы ожидают меня в дальнейшем, какие еще произвольные меры могут быть применены ко мне?

Правда, мне говорили, что меня задерживают в лагере в ожидании помещения в инвалидный дом, ибо правительство в гуманной заботе о том, чтобы я, старик–инвалид, по выходе из лагеря не оказался бесприютным и беспризорным, берет меня на свое полное обеспечение и помещает в дом инвалидов, который для меня и мне подобных будет построен На территории Мордов[ской] АССР. Но могло ли такое объяснение дать успокоение? Во–первых, какая нужда непроизводительно тратить народные средства на мое содержание в инвалидном доме, когда мои близкие берут меня на их иждивение? А во–вторых, разве то, что кто–то почему–то не позаботился своевременно приготовить помещение для таких, как я, инвалидов и что кто–то другой определил поместить меня в Зубово–Полянский дом инвалидов, которого в момент составления этого определения не существовало еще в природе, — разве это могло быть законным основанием годами держать под стражей вольного человека, разве это могло принести успокоение? И что стоила та внешняя обстановка, в которой пришлось мне быть по окончании срока, при во многих случаях сухо–формальном, черством, бессердечном, неосновательно придирчивом и неблагожелательном отношении многих из лагадминистрации и лиц надзорского состава.

Меня по окончании срока не раз перебрасывали из барака в барак, с лагпункта на лагпункт со всеми прелестями этапного следования. Меня то держали в общих бараках на общих с заключенными основаниях, то сажали в запертую камеру, с парашей и получасовой прогулкой. Здесь мне объявляли новое постановление того же ОСО «освободить из–под стражи и от высылки и поместить в дом инвалидов» и продолжали держать под замком. На мой вопрос к посетившему нас прокурору Дубравлага: «Почему меня и после недавно объявленного постановления „освободить из–под стражи” продолжают держать под стражей?» — я вместо ответа услышал сердитый окрик: «Почему вы с длинными волосами?» — «Я служитель культа. Нам разрешено и в заключении носить длинные волосы». — «Ничего не знаю. Все должны быть одинаково острижены»…