Михаил Водопьянов - Путь летчика Страница 43

«Головин возвращается из-за плохой погоды. Над морем густой туман, самолету грозит обледенение».

Прошу передать Головину, чтобы он пробил облака и узнал их высоту. Однако не успел еще Иванов передать радиограмму, как Головин пошел на посадку.

Ко мне подошел Спирин:

– Дело дрянь, Михаил Васильевич. Садиться с такой нагрузкой рискованно.

«Сам знаю», подумал я, но ответил:

– Ничего, Иван Тимофеевич, снег мягкий, сядем. Ты как думаешь, Михаил Сергеевич?

Бабушкин пожал плечами:

– Надеюсь, что сядем.

Я решил подняться выше, израсходовать побольше горючего, а затем уже итти на посадку.

Добавляя обороты моторам, иду в облака. Стекла фонаря и штурманской рубки мгновенно покрываются инеем. Ничего не видно, самолет приходится вести по приборам.

Машина уверенно лезет вверх. На высоте тысячи шестисот метров мы видим солнце. Оно кажется особенно ярким. Стекла понемногу оттаивают, становятся прозрачными. Хорошо лететь в такую погоду!

– Как вы думаете, Борис Львович, обращаюсь я к Дзердзеевскому, - облака на такой же высоте до самой Земли Франца-Иосифа?

– Думаю, - ответил синоптик, - что впереди будет еще лучше.

Иван Тимофеевич предложил пройти минут пятнадцать по курсу. Я согласился. Стоя около меня, штурман любовался ровными облаками; где-то далеко-далеко они сливались с голубым небом.

Через пятнадцать минут я повернул обратно. По правде говоря, мне не хотелось возвращаться. Иванов только что получил сводку погоды: на Новой Земле и на Земле Франца-Иосифа ясно; то, что вначале пришлось бы итти над облаками, совсем не страшно. Ориентировки над морем все равно нет. Курс держишь по магнитному и солнечному компасам. Приборы у нас великолепные. Спирин хорошо ориентируется по солнцу, не видя земли, моря и плавающих льдин. По солнцу же он определяет путевую скорость, по солнцу дает курс.

Поговорив с Иваном Тимофеевичем, я связываюсь с землей и сообщаю Шмидту:

– Погода прекрасная. Советую без помощи разведчика итти на остров Рудольфа.

Получаю ответ:

– Самолет Молокова не может оторваться.

Начинаю снижаться. За час полета мы облегчили машину всего на пятьсот килограммов. Этого, конечно, мало, самолет перегружен. На земле с беспокойством следят за нашей посадкой. Я тоже волнуюсь. Но другого выхода нет, - не бросать же товарищей в Нарьян-Маре.

Решил подвести машину как можно ниже и коснуться снега лыжами так, чтобы хвост постепенно опустился сам; это смягчит соприкосновение с поверхностью аэродрома.

Против ожидания, все обошлось благополучно. Самолет мягко покатился по ровному рыхлому снегу, из-под лыж во все стороны полетели брызги.

Нас окружили радостные, взволнованные товарищи. Они жали нам руки так крепко, словно мы отсутствовали не час, а по меньшей мере полгода.

Провожавшие подшучивали над нами.

– Ну вот, не улетели, - жаловался один рабочий, – а завтра я не смогу проводить, у меня дежурство.

– Не беспокойся, – заметил другой, - мы еще не один раз придем на проводы. Завтра аэродром будет еще хуже.

– Нет. Завтра же мы улетим! – решительно заявил я.

На другой день приготовились к полету над облаками. Мазурук уже делился своими мечтами о том, чем он займется сегодня на Рудольфе.

Головин поднялся первым.

На этот раз мы решили вылететь через два часа после разведчика. За это время он пройдет около четырехсот километров и сообщит погоду.

Головин опять пошел под облаками, при выходе в море попал в туман, вернулся, однако на этот раз не сел, а тут же, недалеко от аэродрома, пробился вверх.

Через несколько минут он сообщил:

«Иду над облаками на высоте полутора тысяч метров. Видимость прекрасная».

Через каждые двадцать-тридцать минут он передавал: «Погода хорошая, лететь можно».

Ровно через два часа с момента взлета разведчика я начинаю подниматься. Самолет лыжами зарывается в снег, оставляя за собой две параллельные полосы воды. Мне не удается вырвать машину: она словно прилипла к снегу. Несколько раз я заруливаю обратно на старт, снова и снова пытаюсь оторвать самолет, но безуспешно.

Тут же, у самолетов, Отто Юльевич устраивает совещание. Решено облегчить машины, слив по две тонны горючего, и лететь не на Рудольф, а на Маточкин Шар.

Головину дается распоряжение изменить курс, итти на Маточкин Шар и там ждать нас.

Через час корабли один за другим поднимаются в воздух. Над аэродромом мы пробиваемся сквозь облака и берем курс на север. Внизу расстилается бесконечное море облаков. Вверху яркое солнце заливает ослепительным светом небо.

В облаках начинают появляться окна. Мы видим море. Оно покрыто мелким битым льдом; мелькают черные полоски разводьев. Чем дальше, тем чаще появляются окна, облачность кончается.

В воздухе каждый занят своим делом. Штурманы устанавливают курс; летчики ведут корабли по заданному курсу; механики регулярно, через каждые десять-пятнадцать минут, забираются в крылья и проверяют работу моторов; радисты держат связь с землей и с другими кораблями; корреспонденты записывают свои впечатления. Одни только зимовщики сидят без дела. Они не отрывают глаз от окон…

Новая Земля открывается перед нами. Далеко в прозрачном воздухе смутно вырисовываются знакомые контуры Маточкина Шара. Мы близки к цели. Остаются еще два этапа – Рудольф и полюс.

…Хорошо отдыхать в светлой, чистой комнате. Кругом улыбающиеся, дружелюбные лица. Невольно вспоминаешь дом, семью. Родные беспокоятся о нас. Уверен, что наши радиограммы их не удовлетворяют.

Медленно мы подвигаемся, очень медленно…

* * *

Пролив Маточкин Шар пересекает Новую Землю. Он делит ее на две части, южную и северную, и соединяет два моря – Баренцово и Карское.

Мы хорошо знаем, что Арктика таит в себе много неожиданностей. Плохая погода бывает здесь гораздо чаще, чем хорошая. Но Маточкин Шар отличается еще и своими особыми местными ветрами, так называемыми стоками. Когда кругом ветер в три-четыре балла, в проливе свирепствует шторм.

Поэтому-то нам и хотелось лететь прямо на Землю Франца-Иосифа. И мы не ошиблись в самых худших предположениях. На другой же день после нашего прилета поднялась неистовая пурга. Сметая покровы с гор и поднимая снежные вихри на высоту пятнадцать-двадцать метров, ураган нес их от берегов Баренцова моря в Карское. И зги не видать. Выходя из помещения, попадаешь в какую-то белую тьму.

Мы установили дежурство у самолетов. От зимовки к машинам протянули веревки и по ним держали направление, иначе легко можно заблудиться.

Сидя в теплой комнате, мы делились своими воспоминаниями о жизни в Арктике. Вдруг открылась дверь и вошел занесенный снегом Спирин.